Бранислав Нушич - Дмитрий Жуков

Матош как-то назвал Нушича «расточителем духа». Непоседа от природы, Бранислав Нушич, как никто другой, умел заполнять свое время тысячью дел, которые, в ущерб творчеству, считал одинаково важными. «Полнота жизни» не была для него абстрактным понятием. Он жил среди людей и для людей. Угрюмое затворничество было не в его духе, и, хотя именно в минуты вынужденного одиночества (мы знаем это по тюремной эпопее) его необузданная энергия искала выхода в лихорадочном исписывании листков, еще не пришло время, которое вынудило бы его предпочесть усидчивую работу над шедеврами просто жизни с ее треволнениями. Ему предстояло жить долго, и все еще было впереди. А пока он вертелся как белка в колесе, непрерывно общался с людьми, освещая их и свое существование стихийным остроумием, превращая в интересный спектакль любое дело, за которое брался.

«Не могу сосчитать все свои звания (за которые я не получал жалованья, иначе б я их легко сосчитал. Хватило б пальцев на одной руке):

— делопроизводитель певческого общества „Корнелий“,

— секретарь академического общества „Србадия“ в Граце,

— председатель певческого общества „Воислав“,

— секретарь „Побратимства“ в Белграде,

— председатель певческого общества „Якшич“,

— секретарь комитета по благоустройству Калемегдана,

— секретарь общества „Уединена омладина“,

— председатель комитета по переносу праха Якшича,

— заместитель председателя Сербского союза журналистов,

— заместитель председателя Общества сербских литераторов (как таковому мне разбили нос)».

Этот список охватывает общественную деятельность Нушича примерно до 1905 года и впоследствии пополняется почти в геометрической прогрессии. Председатель Союза журналистов. Председатель Союза драматургов. Председатель Международного конгресса в защиту авторских прав. Основатель Общества друзей искусства. Организатор первой выставки южнославянских художников. Основатель первого белградского детского театра…

С началом XX века передовыми хорватами, словенцами и сербами все сильнее овладевала идея объединения в одно государство. Все чаще устраивались в Белграде выставки, съезды, банкеты, на которых деятели движения знакомились друг с другом. В октябре 1905 года конференция представителей Хорватии, Истрии и Далмации приняла резолюцию: «Хорваты и сербы по крови и языку — одна нация».

Нушич — непременный участник этих встреч. Он часто выступает с беседами на патриотические темы. До нас дошло содержание его лекции «Сербский Пьемонт».

«„Пьемонт“, — объясняет Нушич, — это освобожденная часть народа, вокруг которой находятся раздробленные части этого же народа. Раздробленные и порабощенные части устремляют взоры на освободившихся братьев своих».

Он считает, что победа народа и его объединение возможны лишь в том случае, если будут проявлены «воля и сила».

«Воля в этом случае выражается в патриотизме, сила — в культуре».

В патриотах недостатка не было. Нушич даже классифицировал их.

— У нас, дамы и господа, — говорил он, — есть патриоты:

по убеждению,

по должности,

по моде,

по профессии.

К патриотам по убеждению он относился с должным почтением, но остальных не жаловал.

Идея национальная, идея патриотическая — одна из самых прочных идей. Политические идеи меняются непрерывно, национальная идея живет столько, сколько живет данный народ. Иногда о национальной идее забывают, но стоит прийти године тяжелых испытаний, стоит возникнуть необходимости объединить усилия всего народа, и тогда «вспоминают» о патриотизме, о национальной культуре… Сплачивает нацию только патриотизм. Когда нация готовится к патриотическому порыву, это начинают чувствовать все — даже либералы. А враги народа трусливо забегают вперед, вопят, торопятся показать себя патриотами из патриотов. И заняться этим «профессионально».

«Патриоты по профессии, — говорил Нушич, — идут за великой идеей, как мародеры за большой армией».

По свидетельству современников, Бранислав Нушич был оратором исключительным. Уже само его появление перед публикой наэлектризовывало ее. На трибуне он становился как бы выше ростом, густел голос, речь лилась свободно. Нушич никогда не терял контакта с аудиторией. Речь его не изобиловала сложными риторическими фигурами, она была проста и страстна.

— Неутешительно состояние нашего патриотизма. Еще нет у нас женщин, которые бы отрезали и продавали свои косы, чтобы передать деньги порабощенным братьям. Еще нет у нас людей, которые жертвовали бы последний грош…

Нушич ведет борьбу с равнодушием к памяти прошлого. Он возмущается, что все еще не найдено место, где сожжен патрон Сербии святой Савва, что могилы Воислава Илича и других поэтов в небрежении.

— Государство равнодушно к нашей культуре… Нам остается основать культурную лигу и поставить ее над политическими партиями, чтобы разбудить всех и вызвать культурную революцию.

В эти годы умирали один за другим его друзья — Янко, Стеван Сремац, Глишич…

Бранислав Нушич считает своим долгом бороться за те идеи, которые они как бы завещали ему. Он наезжает в Загреб, где во время премьеры «Князя Семберийского» студенты устроили патриотическую манифестацию. Нушич вообще много ездит.

В качестве председателя сербского Союза журналистов он в 1907 году посетил Цетинье — в то время столицу Черногории.

Черногория — это природная крепость, нагромождение скал, прорезаемых узкими ущельями. Только оказавшись в этой стране, начинаешь понимать, почему черногорцы были единственным народом на Балканах, не покоренным турками. Каждое ущелье — Фермопилы, каждый черногорец — член рыцарского ордена.

Черногория издавна дружила с Россией. Во времена Петра I черногорские племена впервые объединились в государство, перебили всех вождей, перешедших в турецкую веру. Первый владыка черногорцев, митрополит Данила Негош поехал в Петербург и завязал дружбу с царем Петром. С тех пор маленькая Черногория всегда чувствовала поддержку великого государства. В Черногорию плыли русские корабли с хлебом и оружием, в Москве и Петербурге учились молодые черногорцы.

И по нынешний день слово «русский» произносится горцами с особой интонацией. В самой популярной черногорской песне времен последней войны поется: «Нас и русских двести миллионов».

Любовь к русским была так велика, что, когда в 1766 году в Черногории появился самозванец Степан Малый, выдававший себя за русского императора Петра III, его избрали правителем. И хотя русское правительство не признавало его, он пробыл у власти восемь лет. Впрочем, авантюрист оказался мудрым правителем и оставил о себе добрую память.

Черногорцы — воины и поэты — в течение двух сотен лет управлялись династией Негошей, православных владык. Один из них, красавец, двухметровый гигант Петр II Негош, известен во всем мире как автор замечательной поэмы «Горный венец». По традиции, в 1833 году он посетил Петербург, где был посвящен в сан митрополита. Именно в Петербурге Негош понял, «до какой степени храбрость черногорского народа превосходит его образование…».

Вернувшись из России, владыка завел школы и типографию, в которой первым типографом был русский. Поэт и владыка показал себя еще и храбрым воином. За время его правления турки двадцать четыре раза нападали на Черногорию и всякий раз изгонялись горцами. Во время одного из нападений шрифт типографии был перелит в пули.

Петр Негош побывал в России и в 1837 году. Это была скорбная поездка. Черногорию постиг такой неурожай и голод, что возник проект переселения части ее жителей «только в Россию, и ни в какую другую землю». По пути в Петербург Петр Негош останавливался в Святогорском монастыре. Есть предположение, что он видел привезенный туда гроб с телом своего любимейшего поэта Александра Пушкина. Наверное, тогда было навеяно стихотворение «Тени Пушкина», в котором великий поэт южных славян говорит о «земном священном прахе певца великого народа». Негош получил помощь в России и деньгами и продовольствием. Черногорцы были спасены.

Для Нушича, как и для любого серба, Черногория была заповедным легендарным краем. По мере своих сил и возможностей он помог создать в Цетинье театр. Библиотека Цетинья хранит книги Нушича, подаренные последнему черногорскому князю Николе Негошу, впоследствии провозгласившему себя королем.

В начале века в Черногории побывал русский журналист Амфитеатров, и его первое впечатление от знакомства с князем и черногорцами, пожалуй, ничем не отличалось от впечатления самого Нушича.

«Когда князь Николай вышел навстречу мне из своего кабинета, мне показалось, что я живу не в XX веке, а когда-то давно-давно, до паровых машин, конституций, черных сюртуков, железных дорог, телефонов, рентгеновых лучей. Предо мною, в зашитом золотом и серебром черногорском костюме, стоял совершенно средневековый витязь богатырь. Князь Николай — величественный образец черногорской осанки. Старики в Черногории вообще внушительны и красивы: от них веет гетманщиною, Запорожьем, старою славянскою свободою. Глядя, как важно выступают по улицам Цетинья эти огромные старцы, с серебряными головами и сивыми усами по самые плечи, с бронзовыми лицами, опаленными порохом, изрубленными в давних боях, как величаво и живописно драпируются они в свои струки (род пледа) — так и хочется воскликнуть из „Тараса Бульбы“: „Эка пышная фигура!“»[19].