Дыхание скандала - Элизабет Эссекс

— Это правда? — потрясенным шепотом спросила леди Клер. — Он такой старый.

— Клер, — сказал кто-то. Виконт Джеффри?

— Лорд Ивлин Олдридж? — осторожно переспросила леди Сандерсон. — Должна сказать, давно пора. Понадобилась такая чудесная девушка, чтобы соблазнить его расстаться с холостяцкой жизнью. Примите мои искренние поздравления, мисс Антигона.

— Да, поздравления, — эхом отозвался виконт Джеффри.

И все повторили следом за ним, слишком вежливые, чтобы сказать что-то еще.

— Надеюсь, вы будете очень счастливы, — добавила Клер, хотя ее тревожный взгляд красноречиво говорил, что думает она иначе.

Потом откуда-то сзади донесся голос Уилла, низкий и ровный, еще более жалящий из-за его безмятежного спокойствия:

— Вас следует поздравить, мисс Антигона. Я беспокоился, что вы не знаете, что делаете.

Антигона не могла сказать ничего, ровным счетом ничего, чтобы не устроить сцену самого прискорбного сорта. Но она не могла сидеть сложа руки, пока мама весьма вольно и быстро обращается с правдой.

— Мама. Тебе не следовало этого говорить… Еще ничего не согласовано.

Но мать прекрасно знала, что делает. Не обращая внимания на Антигону, она повернулась к графине:

— Все устроено, миледи, я почти стыжусь, как много времени потребовалось, чтобы прийти к согласию. Но, конечно, ничего не могло быть решено, пока мы в трауре.

— Конечно. Соболезную вашей потере.

— Вы так добры. — Мать потянулась похлопать графиню по руке. — Но я счастлива сказать, что все, наконец, уладилось. Это такое успокоение в моем возрасте — знать, что дочери хорошо устроены.

Каждое слово было хорошо нацеленной стрелой, пропитанной ядом. Каждое слово все дальше и дальше отбрасывало Уилла Джеллико, пока наконец он тихо не покинул комнату, и Антигона больше не могла его видеть.

И она знала, что ничто — ничто! — даже счастье самой обожаемой сестры, никогда не утолит боли, разрывающей сердце.

Уилл клял себя. Самонадеянный дурак!

Лорд Олдридж. Все это время, пока он, Уилл, был с Престон, обнимал и целовал, обдумывал сто двадцать четыре способа заполучить ее, она собиралась обручиться с лордом Олдриджем или уже была помолвлена. А он-то, глупец, носился по проселкам, считая, что спасает ее. Ведь она явно не испытывала никакого желания быть спасенной.

И все же тогда, в библиотеке, она сказала «он мне никто» с таким чувством, с такой отчаянной решимостью, что Уилл не мог примириться с этим фактом.

Эти слова день и ночь эхом отдавались в его голове, преследовали, как призрак погибшего друга, пока Уилл не почувствовал, что должен уехать из Даун-парка, иначе он сойдет с ума.

Пока семья под руководством матери усаживалась в дорожную карету, чтобы отправиться в Лондон, Уилл умчался в безопасную гавань от этого необычного шторма, и не было порта безопаснее, чем Портсмут. Он говорил себе, что рад путешествию. Твердил, что следовало сделать это скорее, в последний раз попытаться воспользоваться влиянием его друзей, бывших корабельных товарищей или офицеров военного флота, прежде чем он продаст душу дьяволам из Ост-Индской компании. Он говорил себе, что примет первое предложение, которое подвернется, и забудет ее.

То, что он увидел, его отрезвило. Доки Королевского военного флота, где всегда бурлила жизнь, походили на призрачный город. В гавани стояли суда без вооружения, парусов и команды. Сокращения людские и материальные были суровые. За исключением одного-двух его бывших капитанов, которым еще повезло выходить в море на своих судах, все, кого Уилл знал в Портсмуте, жили в убогих пансионах или ветхих постоялых дворах, существуя на половинное жалованье и на случайные благодеяния публики, которая редко вспоминала Трафальгар.

Уилл узнал, что не всем так повезло, как ему, далеко не у всех была семья, на которую можно положиться, пища на столе и отсутствие волков-кредиторов у порога. И ему чертовски посчастливилось получить предложение работать в индийской торговле.

— Черт побери! — воскликнул его друг Маркус Бичам, которого Уилл нашел в тесных комнатах на Портси-стрит. — На твоем месте я бы на коленях умолял отца-графа встретиться с виконтом Мелвиллом в адмиралтействе, или в его гостиной в Мейфэре, или в любом месте, где в эти печальные дни можно найти первого лорда адмиралтейства, и посмотреть, что старик может сделать для тебя. А потом, когда получишь командование, можешь взять меня и дать мне какую-нибудь работенку.

— У тебя нет перспектив? Совсем никаких?

— Вообще ничего. Я даже обращался в таможенную службу. Но у них полно более молодых офицеров.

— Черт возьми, Маркус. Неужели дошло до этого?

— Дошло. Дошло до того, что я продам тебе свой совет за горячую еду.

— Ты вдвое продешевил. Пойдем поищем, где можно найти приличный бифштекс и кларет. У меня к тебе лучшее предложение. Как тебе нравится перспектива заработать состояние в Ост-Индской компании?

Уилл накормил друга, условился встретиться с ним в Лондоне и, когда на следующее утро вернулся в роскошь Даун-парка, наказанный судьбой и благодарный ей, был уже не так мрачен, как перед отъездом. У него пострадали только сердце и гордость, тогда как у других иссякали средства к существованию и рушилась жизнь. Он всего лишь расстроен, когда многие другие близки к отчаянию.

Возможно, следует написать отцу, выяснить, сможет и захочет ли граф использовать свое влияние на правительство, но эта идея по-прежнему была мучительной. Уилл всегда гордился тем, что сделал карьеру самостоятельно, независимо от семьи и влияния отца. Но едва шагнул через порог дома, обнаружил там отца собственной персоной.

— А, Уильям, вот и ты. Я надеялся увидеть тебя этим утром. — Словно граф всегда был в Даун-парке, а не проехал по долгу службы за прошедшие десять лет чуть не полсвета.

— Отец. — Уилл пожал протянутую руку. — Я не знал, что ты здесь. Как давно ты дома? Почему ты не в Лондоне?

— Пасхальные каникулы, мой мальчик. Парламент не может спорить круглый год, слава Богу, им хоть иногда нужен перерыв. И я счел, что твой брат Джеймс нуждается в моем совете и одобрении относительно невесты. Идем, посиди со мной. — Граф повернулся и пошел по коридору. — Я хочу с тобой кое-что обсудить.

Граф Сандерсон был не из тех, кому нужно повышать голос. Внушительный джентльмен, он в свои пятьдесят четыре года сумел остаться таким же прямым и красивым, каким был в двадцать пять, когда женился на графине. Даже седина, которая тронула его волосы и запорошила виски, придавала ему импозантности и подчеркивала твердость духа, которую он передал своим сыновьям. Он обладал силой характера и врожденной властностью, которые склоняли людей выполнять его предложения. Его сын не был исключением.