Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Я наклонилась пониже, и собака опять обнажила зубы, но, когда я открыла калитку и собралась уходить, она поднялась и нерешительно двинулась за мной. Шла она с заметным трудом, шаталась и сильно дрожала. Я бросилась на кухню, схватила там две собачьи миски, в одну налила воду, а другую доверху наполнила мясными обрезками. Собака испуганно отшатнулась от мисок, и я поставила их на землю, а сама ушла в кабинет, чтобы в окно потихоньку наблюдать за ней. Она легла на землю метрах в трех от мисок и зарычала на них, словно ожидала нападения. Только тут я заметила, что левый бок у нее совершенно лысый. Ошейника на овчарке не было. Интересно, есть ли у нее татуировка? Я позвонила ветеринару.

Татуировки у собаки не оказалось. Я назвала ее Лаки. Она до сих пор в лечебнице. Ветеринар обнаружил у нее внутреннее кровотечение, открытые раны, проблемы с желудком, возможно, оттого, что ее постоянно били в живот, два сломанных ребра, глистов и нервное истощение — вероятно, следствие плохого обращения. Вот потому-то она и задержалась в лечебнице. Доктор хочет быть уверенным, что Лаки никого не искусает и не обидит щенка.

Я собираюсь забрать собаку сегодня: мне не терпится познакомить ее с девочками.

Элла вдруг начинает усиленно вилять хвостом, и две руки обнимают меня сзади. Это Ванесса. Она ничего не говорит, я тоже молчу. Мы просто сидим, тесно прижавшись друг к другу. Солнце, поднявшееся над верхушками деревьев, греет нам спины и сердца обещанием нового, прекрасного дня.

Погода меняется. То и дело идет дождь, а море из бирюзового сделалось молочно-серым. Мишель разъезжает по миру, продавая наш сериал. Он не дает себе ни дня отдыха, работает как одержимый и иногда умудряется дважды за день встретить рассвет. Мне хочется сказать ему, что так нельзя, что он надорвется, что у него только одна жизнь, но я понимаю, что его не остановишь. Я стараюсь мыслить позитивно, убеждаю себя, что у него все получится, но все чаще думаю о том, что мудрее было бы отказаться от борьбы и отдать «Аппассионату» банку. Вот только Мишель об этом даже слушать не желает. «Мы прорвемся», — снова и снова повторяет он, как будто хочет убедить сам себя. У меня болит сердце, когда я думаю о нем, и я уже вижу, как все наши мечты разлетаются в прах.

Еще до конца этого года Хашиа собирается навсегда вернуться в Алжир. Эта новость совершенно выбивает у меня почву из-под ног. Как же мы справимся без него? Но я вру ему, что уже нашла нового помощника, потому что понимаю: в Африке у него семья и собственная жизнь и я не имею никакого права удерживать его здесь.

— Если только я понадоблюсь вам, — говорит он на прощанье, — звони в деревенскую кофейню, мне передадут. И я сразу же приеду.

Я киваю, зная, что никогда не позвоню.

— Помни, что мы семья — вы и я. Я вас никогда не подведу.

Я опять киваю и целую его, с трудом сдерживая подступающие слезы. Сколько потерь в этом году!

Всю жизнь, сколько себя помню, я боялась терять. Каждая разлука, даже самая короткая, казалась мне прощанием навек. Наверное, поэтому я и не решалась любить кого-то до тех пор, пока не встретила Мишеля.

— Передавай привет от нас жене и детям, — сквозь слезы говорю я.

— А ты скажи Мишелю, что нельзя так много работать. Он нужен здесь.

Я храбро улыбаюсь. Не знаю, в курсе ли Хашиа всех постигших нас бед. Думаю, что да. Он мудрый человек и все понимает. Пока он идет по дорожке к воротам, я машу ему вслед, а он оборачивается, тоже машет мне и улыбается своей доброй беззубой улыбкой.

Я остаюсь на ферме одна, экономлю каждый сантим и непрерывно изыскиваю средства спасти «Аппассионату». Банк уже давно проявляет нетерпение и засыпает нас письмами, угрожая выставить ферму на аукцион. В волнении я часами расхаживаю по комнатам и пустым, продуваемым ветром террасам, а по ночам стою у окна, прижавшись лицом к стеклу, и прислушиваюсь к далекому крику муэдзина. Мусульмане молятся своему Богу.

— Помолитесь и за меня тоже, — шепчу я.

Когда я не нервничаю, то с утра до ночи работаю. Рассказы, книжки для детей, синопсисы сценариев — все, что может принести нам хоть немного денег.

Чтобы окончательно не впасть в депрессию, я каждый день стараюсь находить простые, маленькие радости. Прыгаю в ледяной бассейн, чтобы спасти утопающую пчелу. Подолгу разговариваю с похожей на сучок одинокой цикадой, решившей перезимовать в нашей ванной. Затаив дыхание, наблюдаю за тем, как страстно занимаются любовью два шершня. Лаки тоже бесконечно радует меня. Она все еще настороженна и пуглива, но уже гораздо меньше. Каждый день я мажу ей бок специальной мазью, и на нем уже начинает отрастать черная шерстка. Я говорю ей, как счастлива, что она появилась у нас, и какое она утешение для меня, и тут же тормошу маленькую Эллу и уверяю, что ее тоже очень-очень люблю.

Рене заезжает проведать меня и взглянуть на заболевшие оливы. Он не может обработать их ядохимикатами сейчас из-за опасности отравить уже созревающие плоды, а я, кстати, вообще категорически против такой обработки, потому что хочу выращивать экологически чистые продукты. Зато он вручает мне пачку бумаг и говорит, что их просил передать Кристоф, владелец маслодавильни.

— Что это? — без особого интереса спрашиваю я.

— Эти формы надо заполнить и отправить в Брюссель. Кристоф особенно настаивал, чтобы это сделали вы.

Я бросаю взгляд на формы, длинные и малопонятные, как и все французские документы, и сую их в карман.

— Нет, Кэрол, непременно сделай это. Для поддержки производства масла здесь, во Франции, Брюссель предлагает каждому oléculter финансовую помощь. Определенная сумма за каждый выжатый литр.

У меня тут же загораются глаза. Может, это решение наших проблем?

— И сколько это примерно?

— Ну, за прошлое они не платят, но если в этом году урожай будет такой же, как в прошлом, то всего получится франков шестьсот.

Шестьсот франков? Меньше чем шестьдесят фунтов! Я не скрываю разочарования.

— Это, конечно, немного, но… — Рене пожимает плечами, что, вероятно, должно означать: мало — все-таки лучше, чем ничего. Он прав, безусловно.

— Я заполню, — обещаю я.

Мы вместе осматриваем наши оливковые деревья, и Рене напоминает мне, что скоро под ними опять надо будет стелить сетки. На ветках полно зеленых, твердых, как пули, плодов. Похоже, в этом году нас опять ждет хороший урожай.

— И не забудь: вдвоем мы это не сделаем, — еще раз напоминает он, уже садясь в машину. — Нам нужен помощник.

Так оно и есть. Хашиа в Алжире, Мишель постоянно в разъездах, и, значит, мне надо искать нового работника. В свое время нам необыкновенно повезло с Рене и Хашиа, которые появились сами собой, а теперь даже не знаю, с чего начать поиски. В конце концов я пишу коротенькое объявление и собираюсь повесить его на дверях местной épicerie[150]. Мне всегда нравился этот магазинчик, потому что он очень напоминает те деревенские лавки, в которые в детстве водила меня бабушка. Там продавалось молоко в огромных жестяных бидонах, а меня особенно интересовали разноцветные конфеты в высоких стеклянных банках.

Жена владельца, в очередной раз беременная, громко приветствует меня, а взглянув на объявление, говорит, что вешать его не надо. У нее уже есть на примете отличный парень, как раз то, что мне надо. Он работает у них.

— А как же вы? — удивляюсь я.

— Скоро зима. Работы будет мало: знай сгребай листья да жги. Звать его Мануэлем.

— И вы его рекомендуете?

— Mais bien sûr[151], он работает у нас уже шесть лет.

Она сообщает, сколько они платят работнику в час, и сумма кажется мне вполне приемлемой. Похоже, мне опять повезло.

— Bon, я скажу ему, чтобы завтра утром он был готов. Вы заедете и заберете его.

Испытывая огромное облегчение, я перехожу к покупкам и, в частности, прошу дюжину бутылок пива. Мадам качает головой:

— Désolé. Кончилось.

Это очень странно, потому что всего несколько дней назад она хвасталась, что вот-вот они получат свежую партию. Уже не лето, и умирающие от жажды туристы не опустошают холодильники всех местных магазинов.

— А что, партия так и не прибыла? — невинно спрашиваю я, а мадам вдруг отводит глаза и спешит в подсобку за каким-то товаром.

— Не забудьте про Мануэля, — кричит она мне вслед, когда я сажусь в машину.

На следующее утро я, как мы договорились, возвращаюсь за Мануэлем, но его не видно ни в магазине, ни рядом. При виде меня хозяин, он же пекарь и кондитер, обычно весьма общительный, бросает на свою пузатую жену свирепый взгляд и тоже скрывается в подсобке. Я спрашиваю, где мой работник, и мадам советует мне поискать в дровяном сарае. Я и правда нахожу его там. К моему удивлению, Мануэль оказывается не испанцем, как можно было предположить, а щуплым, маленьким арабом. Он крепко спит на груде поленьев, а у ног его стоит потрепанный мешочек.