Два сфинкса - Вера Крыжановская

Машинально, сам не зная как, он дотронулся до цветка над головой и пальцем нажал, вероятно, золотой пестик. В ту же минуту послышался легкий треск и на него пахнуло сыростью и таким сильным ароматом, что Ричард почувствовал головокружение и откинулся на спинку кресла. Впрочем, эта слабость скоро исчезла. Ричард выпрямился и с удивлением увидел, что сфинкс сдвинулся со своего пьедестала, открыв продолговатое отверстие, в глубине которого лежал флакон и какой–то предмет, завернутый в пожелтевшее от времени полотно.

Ричард с любопытством осторожно достал сперва хрустальный флакон с какой–то красной жидкостью внутри и заткнутый серебряной пробкой с эмалевым красным крестом.

Удивленный Ричард вынул вторую вещь. Развернув полотно, он вздрогнул и тотчас же положил все обратно на стол. То была женская рука, так сохранившаяся, что казалась живой. Нежные и гибкие пальцы с розовыми ноготками были украшены простым и массивным золотым кольцом. Ричарду показалось, что именно эта рука и издает приятный, но раздражающий аромат, наполнивший комнату и затруднявший дыхание.

Тоненький золотой обруч стягивал кисть руки, а к этому браслету, на цепочке, была подвешена металлическая пластинка с надписью, которую Ричард разобрал с трудом, так как она была сделана на латинском языке. Надпись эта гласила следующее: «Валерия, патрицианка, умершая во Христе». Далее следовали день и год смерти.

Дрожь суевереного ужаса охватила Ричарда, когда он, облокотясь на стол, стал рассматривать лежащую перед ним руку. Как женщина, обладавшая такой идеальной рукой, должна была быть прекрасна! И эта женщина была мученицей, одной из тех удивительных героинь, которых современное, развращенное и скептическое поколение так же мало понимает, как не понимало их и римское общество. Красная жидкость во флаконе была кровь этой Валерии – это было ясно. Но каким чудом эта кровь, сохранившаяся в течение почти двух тысяч лет, осталась свежа и жидка, будто она только что вышла из жил этой нежной и атласной ручки?

Тайна! Такая же тайна, как и то, каким образом эта рука христианки очутилась в египетском сфинксе, очевидно, очень древнем!

Как ему хотелось бы разгадать эту тайну далекого прошлого! В какой жизненной драме играла роль эта чудная ручка? Чьи уста покрывали поцелуями эти тонкие пальцы? На чье пожатие отвечали они? Вдруг он вздрогнул и схватился обеими руками за голову. И вспомнились ему слова, когда–то сказанные Альмерис: «Я была римлянкой Валерией. Мы любили друг друга, но злая Эриксо снова похитила у меня твое сердце. С горя я сделалась христианкой и погибла».

Леербаху казалось, что эти слова словно звучат еще в его ушах; здесь же перед ним лежит рука мученицы по имени Валерия, и рука эта была спрятана в сфинксе, носившем черты лица Альмерис.

– О! Какие мы слепцы и невежды! – пробормотал он, отирая холодный пот, выступивший у него на лбу. – Может быть, в эту минуту я стою перед открытой страницей моего неизвестного прошлого и не могу прочесть ее! Не говорила ли мне моя бедная, дивная Альмерис, что мы уже жили в других телах, знали и любили друг друга? Ввиду подобных фактов, имею ли я право отрицать? Конечно, сердце, бьющееся в моей груди, есть новый орган. Но что доказывает, что дух, оживляющий это сердце, и разум, функционирующий в моем мозгу, не думали и не работали уже раньше? Чем доказать, что моя любовь к Альмерис не была откликом прошлого?

Погруженный в свои думы, Ричард не замечал, как его члены словно свинцом налились и ледяная дрожь пробежала по его телу. Вдруг у него закружилась голова, а вокруг все запрыгало и завертелось. Аромат, наполнявший комнату, показался ему удушливым и невыносимым, и он без сил откинулся в своем кресле. А между тем он ни на минуту не терял сознания, и даже более, зрение и слух его, казалось, приобрели почти болезненную чуткость.

Ричард видел, что все предметы издают фосфорический свет, светящийся туман наполнил комнату, а над флаконом с кровью вспыхнуло пламя. Пламя это сначала расширилось, а затем стало белеть, спустилось и мало–помалу приняло форму женщины необыкновенной красоты. Женщина эта походила на Альмерис, но это была не она. Незнакомка была выше ростом, величественнее и горделивее.

Видение с улыбкой приблизилось к Ричарду, поцеловало его в лоб и глухим голосом пробормотало ему на ухо:

– Эту страницу прошлого, которую твоя душа, подавленная новой телесной оболочкой, тщетно старается вызвать в памяти – я напишу для тебя, и жизнь, погребенная под прахом веков, снова оживет перед тобой.

Женщина возложила одну руку на голову Ричарда, а другую протянула к столу. Тут только доктор заметил, что у видения не хватает кисти правой руки. Но лишь только она коснулась отрезанным местом до лежавшей на столе руки, как кисть соединилась и рука оказалась целой. Как будто все это было в порядке вещей, незнакомка взяла тетрадь, бумагу и карандаш, склонилась над бюро и начала писать с поразительной быстротой.

Фосфоресцирующая лента, как змея, обвила и руку, и карандаш.

Вдруг из руки, лежавшей на лбу Ричарда, брызнул сноп искр и ослепил его.

Доктору показалось, что его словно палкой по лбу ударило и отбросило в пространство; но это потрясение скоро сменилось чувством довольства и неги. Дыхание стало свободнее, и он уже не сидит, а витает около своего кресла; тем не менее, он продолжал ясно видеть женщину в белой одежде, которая, склонившись над его столом, продолжала писать. Зато все изменилось вокруг. Стены кабинета раздвинулись и словно исчезли в отдаленном сумраке. Могучий порыв ветра, казалось, расчистил пространство, которое озарилось ярким светом, и на этом ослепительном фоне, как живые картины, проходили пейзажи и сцены домашней жизни людей знакомых и в то же время незнакомых. Эта удивительная панорама сопровождалась ураганом звуков, мелодий и голосов; картины быстро сменялись одна другою и, что всего странней, казалось, уходили в него, то обвевая ледянящим холодом, то обдавая полуденным зноем.

Ричард напрягал всю свою волю, силясь уловить или разглядеть подробности хоть одной из проходивших перед ним картин, но это ему не давалось. Едва успевал обрисоваться какой–нибудь дом или храм древнеегипетского города, ночной вид Нила, римский трибунал, улица, полная народа, любовная сцена или кровавое поле битвы, как все быстро, как в калейдоскопе, исчезало, давая место новой картине. Мало–помалу им овладело какое–то изнеможение. Весь этот вихрь звуков и образов подавлял и душил его. Вдруг сильный, рядом раздавшийся треск вывел его из этого странного состояния.

Дрожа как в лихорадке, Ричард выпрямился и увидел, что дверь сломана, а на пороге стояли: его камердинер Фридрих, полицейский комиссар, слесарь и прислуга отеля.