На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918 - Андрей Черныш

Сел в поезд командующего армией, который тоже в этот день отправлялся в поездку по фронту по реке Кубани и в город Ставрополь. Поезд командующего был почти пустой. В нем выехали из Екатеринодара и. д. генерала для поручений генерального штаба полковник Кусонский, конвой генерала Деникина, еще несколько нижних чинов и я. Командующий с начальником штаба, генералом Романовским[209] – поехали в автомобиле. Не доезжая Тифлисской[210], на каком-то разъезде наш поезд задержался, и в него сели командующий армией и начальник штаба, так как их автомобиль испортился.

На ст. Тифлисская генерал Деникин с начальником штаба вышли из поезда, имея намерение повидать полковника Дроздовского, который со штабом располагался в этой станице. Однако на станции ни полковника Дроздовского, ни кого-либо из чинов его штаба не оказалось. Командующий был несколько смущен, что его никто не встретил. Однако очень скоро неловкость эта была рассеяна, и вина в этой неловкости не могла быть отнесена по адресу начальника 3-й дивизии. Он был извещен о выезде к нему командующего «на автомобиле» и приготовился его встретить у выезда из станицы на ст. Ладожскую[211]. Нужно сказать, что полковник Дроздовский быстро вышел из произошедшей путаницы. Когда я, выйдя из вагона, прошел за станционное здание, направляясь в станицу, к станции бешеным аллюром подлетел полковник Дроздовский в сопровождении какого-то дикого конвоя, всадников 25. Картина, представившаяся моему взору, была очень красочна. Начиная с полковника Дроздовского, все всадники были в кавказской казачьей форме, с развевающимися за плечами башлыками яркого красного цвета, с блестящим серебром оружием, на отличных казачьих конях. По знаку полковника Дроздовского все всадники с бешеного аллюра почти мгновенно и почти на месте остановились так, как это умеют только кавказские джигиты, и затем всех всадников точно метлой смело с лошадей – они спешились. Дроздовский подлетел к показавшемуся командующему и, рапортуя ему, стал извиняться, что произошел такой конфуз со встречей не по его вине.

Первый раз я увидел Дроздовского, о котором уже много слышал. Мельком это произошло, потому что я продолжал путь в станицу, но все же внешность его произвела впечатление, которое остается. Высокий, статный, почти молодой, с бритой энергичной физиономией, быстрыми движениями – он произвел на меня хорошее впечатление.

В штабе дивизии, который я скоро нашел в станице, близ Кубани, я представился начальнику штаба, генштаба полковнику Чайковскому[212], и затем проделал все письменные формальности. Начальник штаба ознакомил меня с обстановкой.

3-я дивизия вскоре после взятия Екатеринодара была раскинута по Кубани, по правому берегу от ст. Ладожской до Темижбекской в составе: 2-го офицерского стрелкового полка, Самурского пехотного полка[213], 2-го конного полка, 4-го кубанского пластунского батальона, двух легких, одной конно-горной и одной мортирной батарей и 3-й инженерной роты с приданными двумя бронепоездами. Всего дивизия насчитывала до 4000 штыков и сабель. Дивизия располагалась группами в важнейших пунктах: в ст. Тифлисской – штаб и 4-й пластунский батальон, в ст. Кавказской, хут. Романовском и Темижбекской 2-й офицерский и Самурский полки; 2-й конный полк с конно-горной батареей был на левом берегу Кубани, к югу от ст. Тифлисской и имел связь с одной конной дивизией генерала Эрдели[214] у ст. Темиргоевской[215].

Против, за Кубанью, в некотором от нее удалении были большевики бывшей группы Сорокина, которая перед падением Екатеринодара отошла большею частью сил через Екатеринодар и Усть-Лабу к востоку на Армавирское направление. Недавно, перед моим прибытием, большевики проявили было активность. Попробовали наступать в нескольких пунктах и особенно сильно против ст. Кавказской и хут. Романовского. Здесь они по железнодорожному мосту перешли даже на правый берег Кубани. Однако все попытки большевиков всюду были быстро ликвидированы, а у железнодорожного моста они были отрезаны от переправы, перебиты и частью перетоплены в Кубани. После этого большевики здесь присмирели, отодвинулись от реки и ограничивались лишь перестрелкой, большею частью совершенно бесполезной. Когда я вышел на берег Кубани, то с высокого и очень крутого ее правобережья, на котором раскинулась ст. Тифлисская, я увидел перед собою на противоположном неприятельском берегу бесконечно – сколько глаз охватывал – равнину полей с кое-где видневшимися хуторами; верстах в 5–7 от станицы к югу я заметил одну из большевистских батарей, расположенную открыто и куда-то стрелявшую. И стрельба мне эта представилась не как боевое действие, вынужденное обстановкой, а как простое озорство хулиганствующих парней.

В общем же на фронте 3-й дивизии было совершенно спокойно. Части ее сидели и мирно отдыхали, готовясь к назревавшей новой, Армавирской, операции. За противником и Кубанью наблюдали главным образом призванные к оружию во всех прибрежных станицах казаки старших возрастов. Они несли службу как будто охотно и исправно.

Дивизия готовилась перейти за Кубань в связи с намеченной операцией по окружению и ликвидации большевистских сил, группировавшихся у Армавира, Майкопа и

Невинномысской. С этой целью у ст. Тифлисской восстанавливалась уничтоженная переправа. Действительно, когда я спустился к Кубани, то увидел кипучую работу по постройке моста. Тут я и познакомился с руководителем работ, очень энергичным командиром 3-й инженерной роты, поручиком Бородиным, отличным офицером. Несколько козловых устоев моста были уже готовы.

Полковник Дроздовский прибыл в штаб дивизии, когда мы только что покончили с отличными кубанскими борщом и кавуном. Тут я представился ему и рассмотрел его как следует. Он только что вернулся со свидания с командующим армией на ст. Тифлисская. Там они вели беседу о предстоящей 3-й дивизии операции за Кубань, на Армавир, и Дроздовский был, казалось, переполнен заботами о ней, о плане ее выполнения; а на сухом, бритом, энергичном лице его выражалась решимость начальника, который все уже обдумал, взвесил и готов к настойчивому исполнению взятого замысла. Мне он показался несколько угрюмым, мрачноватым, если можно так сказать; но нервность в связи с необходимостью оформить и вылить в ряд распоряжений принятое большое решение делали его оживленнее, чем казался в спокойном состоянии.

Начальник штаба стал составлять приказ дивизии для предстоящего наступления. И тут я увидел – из того, какие полковник Дроздовский давал указания и из возникавших споров по поводу различных частей приказа, в которых принял участие и я, как только что утвержденный в роли помощника начальника штаба, – что начальник 3-й дивизии – отличным, видимо, был офицером генерального штаба, и, казалось мне, должен был быть серьезным, очень толковым в роли полководца. Этот начальник, думалось мне, глупости или большой оплошности не сделает. Говорил Дроздовский ясно, логично, обоснованно и немного. Вместе с тем инстинктивно чувствовалась замкнутость, малая общительность в его натуре. Таковы были мои первые впечатления о полковнике Дроздовском.