На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918 - Андрей Черныш

По исполнении всего этого ехать в армию окончательно.

2. Поездка в Мечетинскую

31 мая я выехал в Добровольческую армию. В Ростове я уже не задерживался. Но по незнанию способов езды до ст. Манычской я по железной дороге доехал до ст. Аксай, на самом берегу Дона. Лучше же и проще было еще в Ростове ехать на пароходе – они ходили от Ростова вверх по Дону регулярно – и на нем доехать до самой ст. Манычской, куда лежал мой маршрут. В Аксае сошел с поезда и стал ожидать парохода. В армию ехало еще несколько человек, большинство солдаты, и среди них несколько кавказцев туземцев, ни то армян, ни то персов. Невольно усомнился в их искренности попасть и служить в армии. Подумал: «Наверное, пробираются к своим очагам окольным путем, чтобы миновать большевистское царство по всей Владикавказской дороге».

В ожидании парохода сидел на пристани – открытой барке, на воде и наблюдал лов рыбы. Такого обилия ее мне никогда не приходилось видеть. Рыболовы сетками диаметром аршина четыре в три-четыре заброса налавливали кучу рыбы, часто очень крупной. Она тут же ими на станции очень дешево продавалась проезжающим пассажирам. Верно: «Тихий Дон – кормилец».

После полудня пароход прибыл переполненный пассажирами, главным образом, жителями станиц по Дону, много было военных, донцов. К вечеру пароход достиг ст. Манычской, и я сошел с него вместе с двумя-тремя десятками других пассажиров, из коих большая часть направлялась в Добровольческую армию. Познакомился с одним штаб-офицером артиллеристом, уже состоящим в армии, от которого узнал, что в Манычской находится этап на «тыловом пути»

Добровольческой армии, и есть комендант, ведающий движением по этому пути. К нему мы и направились. Дом коменданта («управление») находился на церковной площади. Здесь уже собрано было десятка полтора подвод, приготовленных для следующих в армию чинов. Комендант принял нас, штаб-офицеров, любезно, а когда узнал, что я офицер генштаба, стал особенно предупредительным. Он быстро довольно отправил следующих в армию, устроил также и нас, предоставив нам двоим лучшую подводу. От него мы кое-что узнали об «обстановке на фронте» и вообще о положении дел. По словам его, дела армии заметно улучшались, приток добровольцев заметно усилился, и пополнение армии налаживалось.

Всю ночь ехали по необъятным Задонским степям. Погода была чудная. Весенний степной воздух бодрил и не чувствовалось даже естественного в путешествиях утомления и склонности ко сну, особенно быстро возникающей при монотонной и скучноватой езде на подводе. Мой спутник, подполковник (фамилию его я забыл), участник Ледяного похода (1-й Кубанский поход)[196], очень много рассказал мне из этого похода интересного о самом знаменитом походе, о совершенно особой боевой тактике в Гражданской войне, о быте армии и проч. Я с удовольствием слушал его рассказы, и в моем воображении постепенно обрисовался лик смутной дотоле, маленькой, легендарно героической горсти в несколько тысяч, именуемой армией, крохотного осколка могущественнейшей когда-то в мире Российской императорской армии.

К рассвету прибыли в хут. Хорольский – полпути Манычская – Мечетинская. Сделали привал, остановившись в первой попавшейся хате. Мужики хутора – все народ зажиточный. Тотчас нас очень сытно накормили; затем мы отдыхали. Часов в восемь двинулись далее. Путь снова однообразный, ни одного населенного пункта, поля, поля и опять поля, тучные, сочные – богатый хлебом край; изредка – целина с обильной молодой травой. Верстах в десяти от Мечетинской обогнали огромный обоз обывательских подвод, пустых. Потом узнали, что обоз шел в Мечетинскую по наряду местных сельских и хуторских властей, по требованию командования армии. Население слушалось, подчинялось и несло эту неприятную для него повинность, и особого ропота не приходилось слышать. Подводы вызывались в Мечетинскую для вывоза раненых. Часов в пять, когда мы подъезжали к цели нашего путешествия, из станицы вытянулся длинный обоз повозок до 50 с ранеными. Мой попутчик даже решил, что где-то поблизости, значит, был «боишка», как он выразился, которые нередко здесь случались, так как вокруг района, занятого Добровольческой армией, часто обнаруживали себя небольшие отряды большевиков, в их наступательных попытках, особенно в районе с. Гуляй Борисовки и с. Средне-Егорлыкское (Лежанка). Раненые, поэтому, хотя и в небольшом числе, но бывали почти каждый день.

Но в данном случае мой спутник оказался неправ: это была предписанная командованием армии эвакуация всех раненых из района армии, чтобы сбыть их в глубокий, безопасный тыл – Новочеркасск, Ростов – перед предстоящей операцией армии.

Станица Мечетинская – маленькая, бедная, без обычной в южных населенных пунктах древесной зелени, садов – производила впечатление убогого села. Этой простоте внешней соответствовала и крайняя внешняя скромность того, что в ней находилось. Если б я не знал, что в станице штаб Добровольческой армии и часть ее самой, то по внешнему виду нельзя было и подумать, что все это тут. Ни особого движения, ни многолюдства, так свойственных средоточию таких центров, как высшее управление армией, ставка. Лишь на главной улице, на площади, я увидел трехцветный русский флаг у здания Ставки командующего, почетных часовых, группки воинских чинов, офицеров, казаков, группки обозов. Здесь – кое-какое оживление, необычное для мирной станицы.

Мой спутник пригласил меня на первое время приткнуться у них в батарее, что я и сделал. Но уже к вечеру, представившись начальству, генералу Трухачову[197], который ведал «строевым отделом» (совмещавшим тогда функции отделов генерал-квартирмейстера и дежурного генерала), я перебрался к «своим», генштабу в штабе, где меня заботливо приютили.

Тут я быстро при помощи коллег ориентировался во всем вплоть до того, что через два-три дня армия переходит в наступление на Великокняжескую для выполнения первой операции принятого к исполнению плана похода, названного потом 2-м Кубанским, для очищения Кубани от большевиков.

И здесь, в штабе, та же скромность, бедность, малолюдность. Всего три офицера генерального штаба. Штат штаба сокращенный, слабо напоминавший нормальную организацию такового в минувшую Великую войну. Ни телефонов, ни телеграфов, ни вестовых, ни ординарцев – обычных атрибутов внешности штаба – ничего этого не было, а если и было где, то не было заметно, не бросалось в глаза. Все вмещалось в одном домике. В настроении лиц штаба замечалась какая-то тихая, не кричащая решимость борьбы и сильная вера в то, что большевики, по крайней мере, в предстоящей операции, будут жестоко биты.