Алхимия - Вадим Рабинович

Аристотель — тысяча лет искусства Гермеса — Бойль.

Чем же была заполнена эта тысяча лет? Алхимизированным Аристотелем? Посмотрим.

А может быть, не нужно было бы этого алхимического тысячелетия? Может быть, вслед за учениями Платона и Аристотеля о четырех первичных элементах-стихиях, носителях четырех фундаментальных свойств всех веществ, мог появиться Бойль, вовсе не самоутверждаясь на отрицании алхимического тысячелетия? Нет, ибо натурфилософской древнегреческой идеализации было недостаточно, чтобы выйти на идеализацию научную, а миксиса Аристотеля мало для обоснования целенаправленного смешения во имя конструкций веществ с заданными свойствами. Могла существовать лишь техника механического смешивания с ускользающими от глаз подлинно химическими превращениями, бывшими всегда случайными. Так, собственно, и было: была практическая химия, обходившаяся без и вне натурфилософских умозрений. Выходы в химию как науку были наглухо перекрыты. Нужна была середина: Средние века в культуре, а вместе с нею и алхимия с ее новым видением теоретико-опытной («смешивающей») идеализации в отсутствующем «химическом» оперировании с веществом.

Элементы-стихии следовало перетасовать, перемешать не мысленно, а руками. Иногда и… количественно перемешать. Но как это сделать? Сначала переименовать, причем так, чтобы новые имена стали вещественней старых. Перепутать и не ужаснуться этой путаницы, не узнать путаницу в путанице, а если и узнать, то объявить ее новой предпосылкой.

Александрийская алхимия так и поступила. Верх и низ поменялись местами. Потом еще раз поменялись. Смесь. Вселенская смесь. Строится алхимический космос. Беспорядок обретает статус порядка. За алхимическим космосом — нравственный космос. И тогда уже неважно, что мы примешиваем к земле или воде — воздух или огонь, туман или росу (бывший туман), Луну-серебро или золото-Солнце. Важно, что верх смешивается с низом, и наоборот, ибо «все есть одно». Единое. Обошлось и без Платона, и без Аристотеля, хотя и тот и другой где-то рядом, ждут своего часа. Имя и вещь сначала отделились, а потом и сошлись. Но вещь нашла уже не только прежнее, но и какое-то другое имя, а имя благополучно срослось и с этой вещью, и с той. Имя вещи просится в руки, а вещь, напротив, тяжелит алхимический ум. Оперирование с веществом.

Размышление по поводу вещества. Миксис и химевсис беззастенчиво пришли в соитие. Теперь они уже рука об руку — сначала празднично, а потом серьезно, но вместе всю тысячу лет. А химическое ремесло по-прежнему делает новые и полезные вещи без науки. Оно — пронзительно зрячий слепец, демиург без идеи, хранитель цеховой, пращуровой традиции, всеперебирающего однознайства.

Алхимическая идеализация должна была изощриться, исчерпав все возможности смешивать несмешиваемое, обнаружив нелепость изначального бессмыслия. В этом-то и состоит исторический смысл «бессмысленного» умозрения алхимиков, обеспечивших жизнь аристотелевским элементам как псевдохимическим элементам, демокритовскому атому (при полном его отрицании) как атому Дальтона, миксису Аристотеля как бертолле-прустовскому химическому соединению в научной химии. И, что самое главное, алхимии удалось исполнить смысла квазинаучной идеализации бессмыслицу собственной вещно-понятийной онтологической модели, ставшей моделью гносеологической.

Сейчас последует перечень тех алхимических представлений, когда принцип обретает вещественность, а вещь — понятийность, «принципиальность».

СНАЧАЛА свидетельства Александрии.

Марк Антоний, апокрифический раннехристианский алхимик, «переоткрытый» в пору высокого средневековья, утверждает, что сера, ртуть и соль дают ему возможность видеть в одной материи: свет, самопроизвольно исходящий из тьмы (Berthelot, 1885 [1938], с. 42). Алхимические начала спиритуалистичны и нерасчлененно пребывают в Едином. Оперирование исключено. Субстанция лишь названа. Она декларирует тринитарную мысль мимикрирующих под христианство адептов: три в одном. Лишь имена свидетельствуют о будущих вещественных видах стихий Аристотеля: сера, ртуть и соль. Мистическое прогревание самостоятельных веществ. Вещество-сера и вещество-ртуть еще долго будут синонимами чистых свойств-качеств. Если металл желтый или красный, то про него говорят, что в нем слишком много серы, возникшей, как ртуть и соль, из первичной материи.

Но из свойств вещей составлены сами вещи, из признаков тел — сами тела. Александрийцы убеждены, что все составлено «из серной и ртутной материи». Свойства уже называются материями, и наоборот. Но здесь же свойство как нематериальная духовность бежит из своего телесного обиталища, прихватывая заодно и жизнь вещи. Ртуть опять-таки спиритуалистична, но действие ее очевидно. Оно воспринимается не оком, но глазом практического алхимика. Синезий (IV–V вв.) говорит: ртуть принимает все формы, как воск все цвета: ртуть все белит, притягивает душу всех вещей, сама же сохраняется, пребывая внутри тел. Он же сообщает, что тела состоят из четырех элементов так же, как элементы привязаны к телам. Но что это за элементы? Их первые материи есть их души. Подобно тому как ремесленник, обрабатывая дерево, чтобы сделать кресло, или колесницу, или другую вещь, только изменяет материю, давая ей форму; подобно тому, как бронза формируется в статую или круглую вазу, точно так же оперирует алхимик. Ртуть, обрабатываемая алхимиком, принимает всякого рода формы. Фиксированная на теле, образованном из четырех элементов, она крепко к нему пристает (Berthelot, 1893b, 119, 315). Отдано Аристотелю Аристотелево — его учение о четырех элементах, у Синезия не работающее, а лишь провозглашенное. Игра только с обрабатываемой ртутью. Речь идет об амальгамировании ртутью, сопровождаемом «тинкториальными» превращениями (белением). Но ртуть и здесь спиритуалистична: она вечно «пребывает внутри тел» в качестве метафизического принципа, хотя в обработке формы ее изменчивы. Принцип-начало кричит о двойственной своей природе: дух — тело. И все-таки вот оно — физическое тело, рабочее вещество. Рекомендуют взять ртуть, сделать ее густой и положить на медь. Медь при этом должна побелеть. Однако контекст свидетельствует не только

о побелении меди. Он свидетельствует и о рождении нового, белого, металла, о трансмутации красной меди в белый — иной — металл. Может быть, даже в серебро. Ртуть здесь и краска, и порождающий принцип. Двойственность, но с акцентом на руками прощупываемое вещество. Духовный полюс загнан в безмолвие, но оттого не перестал быть.

Партингтон только наполовину прав, когда говорит, что ртуть-принцип — не та, совсем даже не та «ртуть, которую находят в Богемии; ядовитая и вызывающая паралич ртуть» (Partington, 2, 1961, с. 13). В некотором смысле и та ртуть. В этой вещно-словесной чехарде — все дело. Хофер тоже растерян, когда объявляет Аристотеля «логическим отцом алхимиков», но говорит, что «количественные» измерения свойств аристотелевских стихий (по два свойства на каждую стихию) осуществляют переход одной стихии в другую (Hoefer, 2, 1869, с. 18). Что значит «количественные», если стихия — только стихия и ни в коем случае не вещь?

Верно, что алхимические начала не вполне тождественны веществам и что они — качества вещей. Но они также и тождественны веществам. «Сера» — это и цвет, и горючесть, и твердость, и потенциальная способность соединяться с металлами. «Меркурий» — это и блеск, и летучесть, и плавкость, и ковкость.

Обратите внимание на то, что все эти качества не только метафизичны. Они изменяемы руками: нагревание, удар, приведение к открытому огню, нажатие, сплавление одного металла с другим.

И только соль — более метафизична по сравнению с серой и ртутью. Она — жизненное начало, связывающее дух с телом. И то до тех пор, покуда соль — еще не раствор, а «метафизический» мышьяк.

Тело и дух (ртуть-вещество и ртуть-принцип) пребывают в обычных условиях в виде некоей телесной целокупности. Физические деструкции тела обязательны. Чтобы лишить тело некоторых его свойств, надо отделить от него серу или ртуть: обжечь, закалить, превратить его в известь, окислить. Обыкновенная ртуть содержит посторонние металлы, остающиеся в реторте при ее очистке. Это сера обыкновенной ртути, считает алхимик. Обыкновенная ртуть должна быть переработана в сулему, которую легко испарить. Так изымалась ртуть-начало из ртути-металла: чистая духовность и чистая телесность теперь уже пребывали порознь.

Но эта операция — сокровенная операция. Она удавалась лишь лучшим с помощью высших сил, но и рук. Стало быть, желание распутать путаницу всегда было, но оставалось в области сакральных чаяний. «Осуществления» были редкими, невоспроизводимыми, не спеша пополняя малочисленную коллекцию алхимических чудес.

Но весь сыр-бор об элементах-началах горит для главной процедуры — изготовления философского камня, материя которого то единая и неизменная, то тройственная, то четверная или даже семиричная (речь идет об элементном составе). Но тут уж элементы должны быть совсем чистыми. Только совершенная сера и совершенная ртуть (принципиальные, конечно) могут дать вещество-камень, умножающий духовность в малодуховной телесности, пригодной для восходящей трансмутации металлов. Двоичность ртути, например, распознается не только оком, но и глазом. Двойной меркурий: снаружи бел, а внутри красен6. Смешение многообразно, но не беспредельно, ибо каждый раз настойчиво выдвигается главный почти химический императив: тщательно исследуй состав металлов. Поистине в этом заключается все делание мудрецов.