Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

Встал тут из-за стола владыка Илия и все священники с ним и, благословив обручеников и прочих всех, удалился из палаты трапезной. Князь же Борис Александрович провожал его до саней, что стояли у самого красного крыльца. Как вышли духовные, зазвенели опять гусли, запели вновь девушки. Зашумели кругом, и в шуме слышит Иван пожеланья себе и невесте:

– День тобе, девка, плакать, да век радоваться!

– Жениху да невесте сто лет жить вместе!

Когда же вернулся великий князь Борис и сел рядом с Василием Васильевичем, видит Иван – пирог на золоченом блюде несут. Боярин ближний князя Бориса взял блюдо от дворецкого, подошел к великим князьям, сидевшим рядом и протянувшим друг другу руки над столом.

– Ждем тобя, сватушка, – сказал Борис Александрович.

Боярин-сват трижды осенил руки отцов блюдом с пирогом. Поставив потом блюдо на стол, разломил он пирог и по куску дал тому и другому отцу.

В это время в дверях шум начался, ворвался в трапезную дружка жениха и, топнув ногой о порог, закричал весело:

– Топ через порог! Брызги в потолок, все черти на печке забились в уголок! Здравствуйте, князь со княгиней обрученные, все князи, бояре, сваты, дружки и все гости честные!

Не успел Иван приглядеться к вошедшему дружке, как подавать яства к столу начали, а стольники и прочие заговорили навстречу поварам и поварятам, идущим с едой.

– Тащится, несется сахарное яство на золотом блюде перед князя молодого, перед тысяцкого, пред сваху княжую, пред большого боярина, перед весь княжой полк.

Сват, что пирог ломал, выхватил у дворецкого блюдо золотое с цельным лебедем зажаренным, изукрашенным и встал перед женихом и невестою, кланяясь и потчуя:

– Резвы ноги с подходом, белы руки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном…

Вдруг Марьюшка затерла кулачками глаза и заплакала. Подбежала к ней мамка.

– Плачь, плачь, ясочка, – заговорила она, – поплачешь в девках – в бабах навеселишься…

– Аринушка, – всхлипывая, перебила ее Марьюшка, – притомилась яз… Спать хочу, Аринушка…

– Что ты, бог с тобой, Марьюшка, – всполошилась мамка, – можно ли сие? Потерпи малость, я те на куклу твою любимую новый сарафан сошью.

– Парчовый? – переставая плакать, спросила Марьюшка.

– Парчовый и земчугом весь разошью.

Снова тоскливо стало Ивану, и, поглядев на Юрия, что сидел поодаль и весело ел жареную утку, позавидовал он ему. Данилка опять ему вспомнился и дорога лесная, когда в Переяславль ехали. Теперь легче ему сидеть – едой, питьем все заняты и на него не глядят со всех сторон. Все же истома какая-то томит его. Смотрит он на князя Бориса и на княгиню его, что одни в золотых венцах сидят, а отец и мать без венцов, как и все прочие. Обидно ему, и вдруг вспоминается бабка, Софья Витовтовна, и смутно, но радостно мысли его складываются, что бабка и без золотого венца была бы тут царицей, может боле, чем сам царь Борис Александрович. Вздохнул он легче, а из уст шепотом сами слова вырвались:

– Милая бабунька, где ты теперь?!

Глава 3

Тверское житье

В день Варвары, декабря четвертого, ударили сразу морозы. Илейка с утра еще обещал княжичам в этот день ледяные горы устроить. Далеко за полдень, когда все уж проснулись от послеобеденного сна, в покой княгини Марьи Ярославны зашли Илейка и Васюк.

– Вишь, как прихватило, – указывал Илейка на слюдяные окна, – снежную гору и полить не поспешь, как вода на ей смерзнет. Враз садись на санки и кати! С ночи еще кругом в бору-то с громом великим, бают, во какие сосны до корня лопались…

Княжичи, сидя у матери в ее жарко натопленных покоях, где был маленький Андрейка и Дуняхин Никишка, едят сладкие маковники с миндальным молоком по случаю Рождественского поста. Илейка же и Васюк стоят у дверей и, поглядывая на Василия Васильевича, который сидит тут же на пристенной скамье, ждут, отпустит он или не отпустит Ивана. Великий князь молчит, но княгиня беспокоится, мороза боится.

– Куды в мороз такой знобиться? – говорит с опаской Марья Ярославна. – Не зря бают-то: «Трещит Варюха – береги нос да ухо». Вишь, вон в окна-то от инея и свету божьего не видать.

– Зато, государыня, Варвара-то от ночи украла, ко дню притачала, – торопится что-то доказать Илейка, но его перебивает Иван.

– Матунька, – упрашивает он, – мы тулупчики наденем, а малахаями уши прикроем.

– А нос? – смеясь, спросил Василий Васильевич.

– А носы-то мы, тата, снегом оттирать будем, – весело ответил Иван, – мы ненадолго.

– А ты, государыня, не опасайся, – степенно заявляет Васюк, – ветру-то днесь ни на столько нетути, а без ветру мороз и дите не одолеет, право слово.

Марья Ярославна колеблется, Иван с нее глаз не спускает, а в мыслях весь уж на дворе, где давно и Данилка и Дарьюшка с лопатами ждут.

– Да вить и Марьюшку отпускают, – не выдерживает он, – мамка Арина ее на двор поведет.

Дверь распахивается, и в покои, опережая мамку Арину, радостно вбегает Марьюшка в собольей шубке и в теплом платочке поверх собольей же шапочки.

– Ну вот и сношенька милая, – улыбаясь, ласково встречает девочку Марья Ярославна, – легка ты на помине, доченька.

Но вместе с мамкой вошел и дворецкий князя Бориса и, поклонясь Василию Васильевичу и Марье Ярославне, сказал:

– Будьте здравы, государь и государыня!

Князь Василий встрепенулся и, заволновавшись, глухо спросил:

– Али вести какие есть?

– Есть, государь. Кличет наш князь тобя, государь, на думу к собе в опочивальню.

– Какие вести-то?

– О князе Василье Ярославиче добрые вести. Из Ржевы прискакали два конника, от наместника посланы.

– Слава те, Господи! – радостно перекрестилась Марья Ярославна. – Храни, Господь, брата моего.

Марьюшка подбежала к Ивану и, схватив его за руку, быстро заговорила:

– У меня есть саночки. Гости наши мне привезли, а полозья у них железные! Будем с тобой кататься вместе.

– А, поди, тяжелые они? – спросил о любопытством Иван.

– Что ты, – засмеялась Марьюшка, – легонькие, как перышко…

– Иване, – окликнул сына Василий Васильевич, – проводи меня к брату моему.

Лицо Ивана омрачилось.

– Пусти его, Васенька, – вступилась Марья Ярославна, – пущай порезвится малость, отрок еще млад.

Василий Васильевич ответил не сразу. Хотелось ему помощником сына скорей сделать себе, но и жаль было детских забав лишать.

– Пущай то ведает, – все же сказал он строго, – что государи не токмо весело, но и трудно живут. – Но, почувствовав в наступившем молчании печаль и недовольство, прибавил мягко: – Идем, Иване. Вборзе отпущу тобя, и будешь в игры играти.

– Я те, княжич, другую горку изделаю, – быстро вставил Васюк, – а поливать сам будешь.

Василий Васильевич рассмеялся и весело молвил:

– Ишь, старый – что малый! Обоим занятно. Да яз бы и сам на санках-то покатался.

В опочивальне князя Бориса Александровича, куда, досадливо хмурясь, ввел отца княжич Иван, кроме самого великого князя тверского, был один из любимых его воевод, молодой Лев Измайлов, боярский сын, да постоянный советник его боярин Александр Андреевич Садык.

– Брат мой, – радостно сказал Борис Александрович, подымаясь навстречу Василию Васильевичу, – вести добрые! Садись рядом со мной, будем думу думать вместе. Может, ты хочешь из воевод своих позвать кого? Надобно нам замысел ратный некий дерзко и борзо свершить. От меня будет воевода Лев Измайлов, от тобя кто?

– Ежели из воевод моих нужен храбр да сметлив, – ответил Василий Васильевич, садясь рядом с князем тверским, – то вели покликать Плещеева Андрей Михайлыча. Здесь он, при дворе моем. Ты же пока сказывай, что о шурине моем ведаешь.

– Казимир, князь литовский, а ныне и король польский, выпустил из Литвы вместе с полками их и шурина твоего, князь Василь Ярославича, и князей Ряполовских, и воевод твоих: князя Ивана Василича Стригу-Оболенского, и боярина Ощеру, и князя Семен Иваныча Оболенского, и Федора Басёнка, и Юшку Драницу, и Михайлу Русалку с Иваном Руно.

– Слава те, Господи! – радостно крестясь, промолвил князь Василий. – Сии суть лучшие, верные слуги мои.

– Бают конники, которые из Ржевы от воеводы пригнали, а им та весть в Ржеву из Вязьмы пришла, доброхоты и слуги твои из Пацына Литовского на Ельню пошли, а у Ельни-то они с царевичами Касимом да Якубом сошлись.

– Господи, – шепчет князь Василий, – внял еси Ты мольбам моим.

– Из Черкас пришли царевичи на помочь, бают, тобе.

– Верю Касиму, – воскликнул Василий Васильевич, – как сыну своему! Клялся он мне на кинжале на вечную службу.

Иван, хотя еще и не забыл досады своей, слушает жадно, что говорят старшие. Радостно ему от добрых вестей, и ясно так чудится, как со всех сторон полки идут к ним на помощь.