Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

Загляделся княжич Иван, заслушался, но все же и сам задавал вопросы, вызывая ответы.

– Княже, – вдруг услышал он, чувствуя, что кто-то взял его за рукав, – княже, государи наши ждут тобя.

Оглянулся досадливо Иван на дворецкого, и тот смолк смущенно, увидев гневный блеск в больших черных, не детских совсем глазах. Заметив это, усмехнулся инок Фома и, сложив книгу, молвил:

– Надобно идти, Иване. Другой раз покажу тобе еще иные книги. Сей же часец иди к государям нашим, и аз с вами.

Прошли они прямо на половину княгини великой Настасьи Андреевны. Тут за столами со сластями, медами и водицами сахарными сидела княгиня, принимая гостей по-семейному. Рядом с ней – Марья Ярославна с Андрейкой на руках, а с другой стороны – Василий Васильевич и князь Борис Александрович. Ни бояр, ни князей в хоромах не было, только слуги княжии, дворские. Помолились княжичи и дядьки их на образа и поклонились всем. По приглашенью княгини инок Фома и княжичи сели за стол, а Илейка и Васюк отошли к стенке, где стояли все прочие слуги.

– Государь Василь Василич, – сказал инок Фома, – зело разумен сын твой Иван, и от книг ведает он многое. Не как отрок, а как муж зрелый…

Улыбнулся радостно Василий Васильевич.

– Надежа моя ты еси, Иване! – молвил он с нежностью и, обращаясь к Фоме, добавил: – Дьяк у меня есть вельми ученый, Лексей Андреич. Учит добре он Ивана.

Стали мужчины говорить о науках и книгах, а Иван поглядывал на Марью Ярославну, взглядывал и на девочку лет пяти, что сидела возле нее. Такой знакомой показалась ему девочка, и вдруг вспомнился ему осенний сад в Переяславле, вспомнились и клетки щеглиные, и багряная рябина, и Дарьюшка, что в саду там горько так плакала. Только эта девочка волосами темней, а глазами светлей Дарьюшки. Почему-то грустно стало Ивану, и закрыл он глаза.

– Ванюша, Ванюша, – услышал он ласковый голос матери. – Подь сюда к нам. К Марьюшке ближе иди…

Встал Иван, подошел к матери и чует, что все глядят на него. Обеспокоило это его, смутило, а понять он не может, чего от него хотят. Марьюшка смеяться и шалить перестала, смотрит внимательно на него детскими глазами и даже рот чуть приоткрыла от любопытства.

– Ванюша, – сказала чуть дрогнувшим голосом Марья Ярославна, – отроковица сия – невеста тобе.

– Дочка моя Марьюшка, – подхватила Настасья Андреевна, – отрок сей – жених тобе.

Обе княгини заплакали от радости и обнялись, а Иван стоял, ничего не понимая, но, взглянув на чужую ему девочку, вдруг опять так ясно вспомнил Дарьюшку и с тоской спросил:

– Зачем мне невесту? Не хочу…

Замелькали кругом усмешки и улыбки, а Марья Ярославна сказала строго:

– Так, Ванюша, по Закону Божию надобно. Вот и меня так же за тату выдали. Так всем людям Святая церковь велит. Вырастете, будут и у вас детки.

Защипало в глазах у Ивана, и подумал он: «Лучше бы вместо сей чужой девочки выдали за меня Дарьюшку, если уж так нужно».

Посадили его рядом с Марьюшкой, и неловко ему – опустил он глаза. Щемит сердце, знает он, что никогда не видать ему Дарьюшки, будет с ним всегда эта вот девочка, как матунька около таты. Шутят кругом, пьют здравицы, смеются. Вот уж и свечи зажгли, а Иван понимать перестал, что кругом происходит, сидит, и только нет-нет да и поглядит по сторонам, не смотрит ли кто на него. Неприятно, когда на тебя все смотрят, как на диво какое. Взглянул он на Марьюшку, а у той глаза совсем уж слипаются – спать она хочет, зевает… Зашумели опять вдруг все, встают из-за столов, ужинать пошли в трапезную, и слышит Иван, что обрученье завтра, в Екатеринин день. Устал он вдруг и, подойдя к Васюку, сказал ему:

– Пойдем спать, Васюк, сомлел яз, нет мне моченьки более…

Много в Тверь народу съехалось. Были тут всякие знатные люди – князи и вельможи, сколько их есть под властию великого князя Бориса, и те, что к великому князю Василию съехались, покинувши Димитрия Шемяку. Все они в день Екатерины в такой тесноте собрались, что кремлевский собор Святого Спаса едва вместить их мог. Сам епископ тверской Илия отслужил молебен и обручальные молитвы читал.

Выйдя из хором княжих вместе с Марьюшкой, увидел Иван народу на дворе множество, а от красного крыльца до самой соборной паперти стоят в два ряда воины и слуги князя тверского и князя московского. На красном крыльце родители благословили обручёника и обручёницу, но в храм не пошли. Окруженные боярами, князьями и женами их, с дружками, сватами и свахами, сошли Иван с Марьюшкой с красного крыльца и тихо пошли к собору. Там пели уж молебен священники и сам владыка Илия и диаконы кадили ладаном.

Снова зарябило и будто закружилось все в глазах Ивана от множества народа, глядевшего на него, и теснило в груди от волнения. Но вот остановились они пред алтарем. Падают через окна церковные косые лучи яркого зимнего солнца, словно купаются в голубоватых клубах душистого ладана. У икон, чуть дрожа и мигая, теплятся огоньки лампад и свечей, горят, а не светят при солнечном блеске.

Видит многое Иван, а многое будто мимо проходит. Взглянул он на Марьюшку, что рядом стоит с ним, удивленно раскрыв глаза, видит большое золотое кольцо на тоненьком пальчике и думает, почему кольцо такое большое, а не слетает с ее руки. Смотрит потом на свое серебряное кольцо – и ему кольцо велико, а держится крепко. Повернул он слегка кольцо свое и видит – воском оно внутри облеплено. Вот и Марьюшка свое разглядывать стала – у нее тоже воск налеплен. Догадался Иван, что кольца их для взрослых делались, а носить их всю жизнь – значит, так рассчитано, чтобы потом, когда обрученные вырастут, носить их могли бы.

Вот подошел неожиданно к обрученикам сам владыка Илия в полном облачении, снял с них кольца и стал читать вслух какие-то незнакомые Ивану молитвы. Потом благословил его и, надевая на палец ему золотое кольцо, бывшее на руке Марьюшки, возгласил:

– Обручается раб Божий Иоанн.

Надевая потом на палец Марьюшки серебряное кольцо, бывшее на руке Ивана, опять прочел он те же молитвы и снова возгласил:

– Обручается раба Божия Мария!

После этого пели священники и диаконы молитвы, а владыка сказал детям тихо:

– Облобызайте друг друга и, преклоня колени, молитесь.

Иван нагнулся к Марьюшке и поцеловал ее в уста, потянувшиеся послушно ему навстречу. Стоя на коленях и крестясь, Иван думал, зачем все это, и было ему странно все и горько почему-то. Понимал он смутно, что теперь его совсем взрослым сделали, а ему еще так хотелось с Данилкой ершей ловить да щеглят в клетках держать!

На красном крыльце уже обрученных жениха и невесту встретили родители.

– Милые детушки, роженые наши, – причитали обе княгини, обнимая и целуя детей, – сохрани вас Господь на долгую жизнь, на счастливую.

Облобызали обрученных и отцы их, повели в трапезную. Там же слуг множество, а вдоль стен стоят девушки-песенницы да гусляры-молодцы. Полна стала трапезная от гостей. Бояр и князей с женами множество. Зазвенели вдруг кругом гусельки, словно пчелы жужжат в хоромах. Когда же вошли в трапезную обрученные, девушки величанье запели, поминая князя свет Ивана Васильевича и княгиню свет Марью Борисовну. Посадили жениха и невесту на почетное место, а рядом с ними сели родители.

Взглянул Иван на князя Бориса и видит на нем венец златой с самоцветами, и на княгине его такой же, только много меньше. Подивился он красоте венцов – в первый раз видит он царское убранство. Но ни на что долго смотреть, ни о чем долго думать не мог Иван – все кругом постоянно менялось.

Вот снова запели звонкие девичьи голоса, и стал он слушать слова песни:

Во палате белокаменной, всей расписанной,Не дубовые столы покатилися,Не берчаты скатёрки зашумели,Не пшеничные ковриги сокатилися,Не златые же братины соплескалися,Не серебряны подносы забренчали,Не хрустальны достаканы защелкали,Во-первыих, наша Марья снарядилася,Она во белые белила набелилася,Во алые румянцы нарумянилась,Пред князьями, боярами поклонилась…

Вдруг смолкло все – вошел в трапезную владыка Илия со священниками, но уж не в церковной, а в простой одежде, обиходной. Встали все, а Илия благословил их трапезу. Князь же Борис вышел из-за стола и, приняв от епископа благословение, посадил его рядом с собой, а священников рассадили с почетом дворецкий и стольники.

Стихло пированье, вместо песен пошли здравицы, а потом инок Фома речь держал, но Иван не вникал в нее, наблюдая в дверях трапезной какое-то потаенное движение, приготовление к чему-то. Из речи же конец он только слышал, когда Фома, голос возвыся, изрек:

– И есть радость нам великая, яко же и предрекохом: «Обрати Бог плач на радость». Москвичи радостны суть, яко учинись Москва Тверь, а тверичи радостны суть, яко же Тверь Москва бысть. Два государя воедино совокупишася…