Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920) - Екатерина Евтухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трудность нашей жизни в мире, которую Булгаков воспринимает как непрерывную борьбу между силами жизни и смерти, – это следствие грехопадения коллективного человечества через первородный грех, который уничтожил первозданное единство человека со Вселенной вообще и с природой в частности. Центральной гипотезой философии хозяйства является «метафизическое грехопадение». Булгаков интерпретирует библейскую историю о первородном грехе Адама как своего рода космическую катастрофу: с изгнания человека из рая начались и история, и хозяйство, сопряженные с борьбой за выживание и необходимостью «в поте лица своего… есть свой хлеб» (Быт. 3: 19).
Изначально хозяйственная деятельность представляла собой гармоничное взаимодействие человека с природой. До грехопадения, которое Булгаков рассматривает как событие метафизическое, а не историческое, человек и природа гармонично сосуществовали в идеальном райском хозяйстве, предшествующем истории и находящемся за ее пределами. Современному хозяйству «предшествует иное хозяйство, иной труд, свободный, бескорыстный, любовный, в котором хозяйство сливается с художественным творчеством». Хозяйственная деятельность начиналась именно так, когда человек был естественным повелителем мира, когда Бог дозволил ему наречь животных сообразно их видам (см. Быт. 2: 19–20). Человек не боялся ни смерти, ни голода, ибо ему было доступно древо жизни. «Можно говорить в этом смысле о “райском хозяйстве” как о бескорыстном любовном труде человека над природой для ее познавания и усовершенствования…»[347]
Подобная картина изначального райского хозяйства напоминает романтические alte Zeiten (былые времена), например, изображенные Новалисом: «Рассказывают, будто в старину звери, деревья и скалы разговаривали с людьми»; «В старину не иначе как вся природа отличалась большей жизненностью и осмысленностью». Это был мир, в котором человек жил, полностью осознавая свое единство со всей вселенной, «глубочайшую гармонию», с которой был сотворен мир[348]. В этом первоначальном состоянии каждый живой организм был неразрывно связан со вселенной в целом: все находит себя во всем, каждый атом связан со всем миром[349]. Или, по выражению Новалиса, «Все должно друг в друга проникнуть, / Все друг от друга зардеть, возникнуть. / Каждый со всем соединен»[350]. Или можно было бы сказать, что изначальное райское хозяйство было приобщено к Божественной Софии.
Однако из-за первородного греха эмпирический мир отпал, отделился от идеального райского бытия. Со времен грехопадения природа существует так, словно лежит в обмороке: она стал мертвой, механизированной и враждебной человечеству, «отныне навечно отделенная от целого»[351].
Грехопадение, – пишет Булгаков, – явилось величайшей религиозной катастрофой. Прямое и непосредственное богообщение, которое было уделом прародителей в раю, прервалось. Бог сделался далек миру и человеку («трансцендентен») и человек остался один, – своим собственным господином: «будете яко бози»[352].
К тому же онтологический грех распространился на всех людей; грех Адама превратился в грех всего человечества. Хотя первичное единство человечества означало, что первородный грех в равной степени затронул всех людей, на самом деле грехопадение разрушило это единство. Так начались и история, и борьба за выживание.
…во временном, разорванном, дискурсивном бытии человечество осуществляется в обособленной жизни индивидуальностей, имеющих свою отдельную судьбу. Единство их выражается в объективном единстве истории и хозяйства, в общности их дела. Но при этом, однако, развиваются не только центростремительные, но и центробежные силы, не только индивидуализм, но и эгоизм. Самость набрасывает свой тяжелый флер на всю жизнь, превращая ее в юдоль печали и воздыханий, налагая печать глубокой меланхолии, тоски, неудовлетворенных стремлений. Это имеет свои корни в мировом грехопадении, в котором заключается основание всего исторического процесса. <…> Между ними [поколениями человечества] кипит индивидуальная, групповая, классовая, национальная борьба, homo homini lupus est, закон борьбы за существование становится общим правилом не только в мире животном, но и человеческом. «Люди-братья» осуществляют свое братство как Каин и каиниты, и земля обагряется братской кровью[353].
В этой космической катастрофе человек увлек за собой все тварное, включая природу. Жизнь превращается в борьбу между энтропическими и организующими силами, в которой происходит
смещение бытия со своего метафизического центра, следствием чего явилась болезнь бытия, его метафизическая децентрализованность; благодаря последней оно ввержено в процесс становления, временности, несогласованности, противоречий, эволюции хозяйства[354].
История, эволюция и хозяйство в том виде, в каком мы их понимаем в настоящее время, являются результатом общей болезни тварного: в эмпирической реальности природа существует в безжизненном, механическом состоянии, а вселенское «хозяйство» представляет собой процесс борьбы жизни и смерти. Природа в ее падшем состоянии – «дремлющая», «замершая», «погруженная в летаргический сон», «застывшая», «механизировавшаяся», «омертвевшая», лежащая в «обмороке, во всем подобном смерти», «окаменевший скелет».
Вследствие первородного греха в мир вошла смерть:
Вместе с грехом в мир вошла и смерть, как начало враждебное бытию… И как только плотина бытия прорвана была актом грехопадения, небытие излилось в мир и наводнило все существующее: смерть стала всеобщим и последним врагом[355].
В результате после грехопадения резко изменился смысл хозяйственной деятельности и мотивация к ее ведению. На софийный характер хозяйственной деятельности пал тяжелый покров необходимости; целью хозяйствования стала борьба за выживание, а ее естественной идеологией – экономический материализм. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3: 19).
В суде Божием над Адамом определяется и та перемена, которая произошла в положении человека в мире: он из царя природы становится ее невольником и из художника или садовника в раю Божием хозяином и земледельцем. Человек обрекается на хозяйство, возникает «труд в поте лица», все становится хозяйственным и трудовым[356].
Такое положение вещей, которое марксисты и дарвинисты XIX века воспринимали как само собой разумеющееся, на самом деле есть результат отпадения нашей нынешней несовершенной действительности от Бога и от Софии; и этот несовершенный эмпирический мир появился в начале истории, после метафизической катастрофы первородного греха.
Если первородный грех привел к метафизическому падению всего творения, став причиной появления несовершенного мира с его омертвелой, механизированной и враждебной человеку природой, то мы можем выйти за его пределы и возвыситься над эмпирическим несовершенством посредством мощного противодействия: для Булгакова суть хозяйственного процесса заключается в воскрешении природы. Цель хозяйственной деятельности – вернуть к жизни механизированную, инертную природу. Драма хозяйственного процесса как воскресения включает в себя восстановление того, что Булгаков называет жизнью «в Софии», за счет взаимодействия пассивной, но
