Цивилизация труда: заметки социального теоретика - Татьяна Юрьевна Сидорина

Возведение труда в достоинство есть такое же уродство, каким бы было возведение питания человека в достоинство и добродетель. Значение, приписываемое труду в нашем обществе, могло возникнуть только как реакция против праздности, возведенной в признак благородства и до сих пор еще считающейся признаком достоинства в богатых и малообразованных классах…

Труд не только не есть добродетель, но в нашем ложно организованном обществе есть большею частью нравственно анестезирующее средство вроде курения или вина для скрывания от себя неправильности и порочности своей жизни»390.

Не могу не привести цитату из текста Толстого, необычайно совпадающую с высказываниями многих наших современников. «“Когда мне рассуждать с вами о философии, нравственности и религии, – мне надо издавать ежедневную газету с полмиллионом подписчиков, мне надо организовать войско, мне надо строить Эйфелеву башню, устраивать выставку в Чикаго, прорывать Панамский перешеек, дописать двадцать восьмой том своих сочинений, свою картину, оперу”, – приводит Толстой суждения, характерные для его времени. – Не будь у людей нашего времени отговорки постоянного, поглощающего их всех труда, они не могли бы жить, как живут теперь. Только благодаря тому что они пустым и большею частью вредным трудом скрывают от себя те противоречия, с которыми они живут, только благодаря этому и могут люди жить так, как они живут»391.

Далее Л. Толстой обращается к письму А. Дюма, написанному под впечатлением от речи Э. Золя.

«Милостивый государь! – пишет Дюма. – Каждое новое поколение приходит с мыслями и страстями, старыми, как мир, хотя оно думает, что никто не имел их раньше его, потому что оно в первый раз находится под их влиянием, и оно убеждено, что оно вот-вот преобразует все существующее»392.

Дюма говорит о том, что всегда были и есть вечные вопросы о возникновении мира, о существовании Бога, на которые каждое новое поколение пытается найти собственные ответы. В этих поисках «человечество обращалось к религиям, которые ничего не доказали ему, потому что были различны; обращалось к философиям, которые не более того разъяснили ему, потому что они были противоречивы; оно постарается теперь управиться одно с своим простым инстинктом и своим здравым смыслом, и так как оно живет на земле, не зная, зачем и как, оно постарается быть настолько счастливым, насколько это возможно, теми средствами, которые предоставляет ему наша планета»393.

Золя советовал молодому поколению трудиться, рассматривая труд в качестве лекарства и даже панацеи против всех сложностей жизни. Дюма не отрицает ценности предложенного лекарства, которого, впрочем, недостаточно, чтобы разрешить возникающие мировые проблемы. «Никогда не может быть единственной заботой <человека> приобретение пищи, наживание состояния или приобретение славы. Все те, которые ограничивают себя этими целями, чувствуют и тогда, когда они достигли их, что им еще недостает чего-то: дело в том, что, что бы ни производил человек… что бы ему ни говорили, он состоит не только из тела, которое надо кормить, и ума, который надо образовать и развивать, у него, несомненно, есть еще и душа, которая еще заявляет свои требования. Эта-то душа находится в неперестающем труде, в постоянном развитии и стремлении к свету и истине. До тех пор пока она не получит весь свет и не завоюет всю истину, она будет мучить человека»394.

Подобно Золя, Дюма констатирует перемены в мировосприятии людей. Но выход из ситуации кризиса он не связывает с верой в труд и науку, возможности которых он полагает ограниченными, и делает ставку на те процессы, которые происходят с душой и в душе человека: «Я думаю, что наш мир вступает в эпоху осуществления слов: “Любите друг друга”, без рассуждения о том, кто сказал эти слова: Бог или человек… Люди, которые ничего не делают с умеренностью, будут охвачены безумием, бешенством любить друг друга. Это сначала, очевидно, не совершится само собой. Будут недоразумения, может быть, и кровавые: так уж мы воспитаны и приучены ненавидеть друг друга часто теми самыми людьми, которые призваны научать нас любви. Но так как очевидно, что этот великий закон братства должен когда-нибудь совершиться, я убежден, что наступают времена, в которые мы неудержимо пожелаем, чтобы это совершилось»395.

Толстой приходит к выводу, что рассуждения обоих писателей посвящены одному вопросу: что делать человечеству в условиях современного кризиса, взаимной вражды народов, которая неизбежно должна кончиться если не ужаснейшими и бесконечными побоищами, то всеобщим совершающимся уже разорением и вырождением всех людей, участвующих в этом круге вооружений?

При этом все люди признают обязательным для себя или религиозный христианский закон любви, или на том же христианстве основанный светский закон уважения к чужой жизни, личности и правам человека. Однако, несмотря на это, они продолжают жить противно этим законам. Отчего же это происходит?

Прежде всего, какие бы ни происходили внешние перемены в жизни людей, как ни проповедовали бы люди необходимость изменения чувств и поступков, жизнь людей не изменится до тех пор, пока не произойдет перемены в мысли. Но стоит произойти перемене в мысли, и рано или поздно, смотря по важности перемены, она произойдет в чувствах, и в действиях, и в жизни людей…

С первых слов своей проповеди Христос не говорил людям: поступайте так или этак, имейте такие или иные чувства; но он говорил людям: одумайтесь, измените свое понимание жизни… он говорил всем людям то же, что говорил его предшественник Иоанн Креститель: покайтесь, т. е. одумайтесь, измените свое понимание жизни, одумайтесь, иначе все погибнете… Поймите то, что смысл нашей жизни может быть только в исполнении воли Того, кто послал вас в нее и требует от вас не служения вашим личным целям, а Его цели, состоящей в установлении единения и любви между всеми тварями, в установлении Царства Небесного… Но люди не слушали Христа и не изменили своего понимания жизни тогда и до сих пор удержали его. И вот это ложное понимании жизни, удерживаемое людьми, несмотря на усложнение форм жизни и развитие сознания людей нашего времени, и составляет ту причину, по которой люди, понимая всю благодетельность любви, всю опасность жизни, противной ей… все-таки не могут следовать ей.

И в самом деле, какая же есть возможность человеку нашего мира, полагающему цель своей жизни в своем личном, или семейном, или народном благе, добываемом только напряженною борьбой с другими людьми, стремящимися к тому же среди учреждений мира, узаконивающих всякую борьбу и насилие, действительно любить тех, которые всегда стоят ему на дороге и которых он должен неизбежно губить для достижения поставленных им