Секта-2 - Алексей Колышевский

В гробу без крышки, словно живой, лежал ее муж. Она дотронулась до него, и он не исчез, как тогда, на кладбище. Он был едва теплым, на щеках его плясали тени, отбрасываемые горящими свечами.

– Да что же это? – вскричала Настя. – Ведь он жив! Гера! Герочка! – позвала она и уже собиралась было поцеловать мужа в лоб, но Горшков, бесцеремонно схватив сзади за одежду, рывком вернул ее на место.

– Брось дурь творить! Хочешь рядом лечь?! Нежить он бездушная, как я и говорил. Душа его вот в ком. – Он ткнул пучком свечей в Романа и чуть не попал тому в лицо. Рома отшатнулся.

– Перелицованный ты, – хрипло откашлявшись, сказал ему Горшков. – С балкона вниз сигал? Помнишь, что случилось?

– Нет, – честно признался Рома. – Этого момента я как раз и не помню.

– Ну так пошли отсюда. Здесь даже мне жутко, а вам тут и дышать-то нельзя.

– Никуда я отсюда не пойду! – С Настей случилась истерика, она рвалась к гробу, и Рома насилу удерживал ее. Исход дела решил Горшков, что-то коротко прошептавший, после чего все свечи разом потухли, а Настя, вмиг ослабев, на ватных ногах послушно поплелась за Ромой к выходу. Его нервы были на пределе, страх царапал сердце. Когда глаза его немного привыкли к темноте, он увидел, как поднимается над гробами зеленоватое свечение, чья-то рука попыталась схватить его и сквозь брюки оцарапала ему икру. Не помня себя от ужаса, вопя что-то неразборчивое, он, железной хваткой держа Настю, выскочил на поверхность, плечом вышиб гнилую дверь и, пролетев сквозь заросший палисадник, очутился на улице. Настя почти ползла за ним, силы покинули ее, в лице не было ни кровинки, и Рома, подняв ее на руки, рванул к дому старика, вбежал в распахнутую калитку, захлопнув ее за собой, и принялся звать Горшкова, сообразив, что он, должно быть, отстал или, того хуже, – остался в подвале. Но Горшков как ни в чем не бывало появился на пороге с дымящейся чашкой в руке:

– Эй, молодежь, в штаны не наделали? Нет? Тогда милости прошу обратно к столу.

У старика имелся целый бар, а в нем и коньяк, и водка, и все прочее. Настя выпила подряд четыре рюмки водки, ничем не закусывая, но алкоголь ее лишь успокоил, и мозг наконец вернулся в свое нормальное рабочее состояние. Горшков совсем ничего не пил, да и Рома к своей рюмке не притронулся. Он молча сидел и буравил Горшкова глазами. В конце концов тому надоело.

– Чего смотришь-то? Дырку проделаешь! – с улыбкой заметил Горшков. – Хотите чего спросить, так спрашивайте, нечего тянуть кота за муда.

– Хотим! Хотим! – хором получилось у них, и Рома уступил Насте.

– Скажите, как это все понимать? Если он жив, а в этом у меня нет никаких сомнений, то как его можно вернуть в нормальный человеческий вид?

Горшков рассказал о схватке Геры и Лилит и закончил так:

– До тех пор, пока живо его тонкое тело, а живет оно в тебе, сынок, и только благодаря ему ты и сам выжил, когда выбросился из окна…

– С балкона! – угрюмо поправил старика Роман.

– Да, совершенно верно, – терпеливо согласился Горшков, – с балкона. Так вот, пока живо тонкое тело, то и основное, плотское будет жить. Между ними есть астральная невидимая связь – это словно трубка, по которой к плотскому телу от тонкого поступает энергия. Так, кстати говоря, устроены все вампиры. Их тут хватает, но твой, Настя, муж не из их числа. Пока, во всяком случае… Он здесь, как мертвая царевна у семи богатырей.

– Постойте-ка! Но тогда получается, что есть способ оживить его?! – вырвалось у Насти.

– Есть. Только это не поцелуй и не слеза, как в сказке. Для того чтобы вернуть его, нужны знания, которых у тебя нет. И, помимо знаний, еще вот это. – Горшков взял со стола салфетку и нарисовал на ней некое подобие копья, показал Насте. – Священное копье Моисея, которым Лонгин пронзил тело Иисуса Христа. Величайшая каббалистическая реликвия, ныне превратившаяся в бесполезный кусок железа. Я знаю, где оно спрятано. Но, для того чтобы его достать, нужно через многое пройти. Я не говорю «пройти через испытания», вовсе нет. Я говорю – пройти через знание того, как устроен этот мир и все прочие миры, параллельные ему. Считайте оба, что это ваш единственный шанс очутиться по ту сторону зеркала, в других мирах, познать сущность мироздания. Второго приглашения не будет.

– Мне все равно, поэтому я согласен, – заявил Роман. – Все интересней, чем жить как все. Стану колдуном вроде вас, буду править людьми и страшно разбогатею!

– Хорошая цель, – одобрил Горшков.

«Я хочу вернуть Геру», – подумала Настя, а вслух произнесла:

– А я хочу больше знать. Хочу, чтобы это кому-то принесло пользу. Хочу, чтобы мы с тобой, Рома, были счастливы.

Старик прикрыл глаза, мысленно поздравив себя с первой настоящей победой. Ему тяжело было подолгу находиться в этом обличье, поэтому он, сославшись на поздний час, показал молодым людям их спальни и пожелал спокойной ночи.

– Завтра начнем ваше образование, – пообещал он. – Сладких снов. В Затихе другие не снятся.

Неизвестное Евангелие. Рождество

Иудея, Голан

I век нашей эры

История Иудеи обширна, и объем информации о ней не укладывается в сколь-нибудь разумные рамки – так много событий произошло с момента смерти Моисея до того великого года, который изменил отсчет времени на Земле и навсегда обозначил предшествующий ему период как Ветхозаветный, хотя евреи с подобным определением категорически не согласны и по сию пору.

За это время в Иудее минуло две эпохи. Первая пошла от обретения евреями Земли обетованной и смерти Моисея и окончилась разрушением Первого храма. Вторая же началась между Первым и Вторым храмами и завершилась уничтожением Второго храма римлянами. Те обстоятельства, при которых произошло падение Второго храма Иерусалимского, явились для еврейского народа столь роковыми, что спустя девятнадцать с половиной столетий привели к самым ужасным последствиям, в сравнении с которыми сорокалетний марш-бросок по пустыне кажется легкой и увлекательной экскурсией, а последующий после разрушения Второго храма вавилонский плен – лишь пятидневной рабочей неделей.

Благодаря закону, данному Моисеем, евреи превратили свой край в процветающий и долгое время с переменным успехом отражали многочисленные набеги со всех возможных сторон. Обороняться от внешнего врага они не то чтобы не научились, но в конце концов вполне разумно посчитали это нецелесообразным, ибо сказано в каббале, что не сталью достигается господство, но всякой мудростью, втайне от других сохраненной и приумноженной. «Зная, как устроен этот мир, постигнув его законы и осознав свою главную цель, вполне можно жить среди кого угодно, сохраняя веру и самобытность до той поры, когда наступит время открытого выступления и борьбы, время победы» – так учили первосвященники народ Израиля в то время, когда римские легионы без боя овладевали Землей обетованной по условиям соглашения между Римом и Иудеей о защите иудейских земель. Евреев донимали многочисленные внешние враги, и чем погибать от их меча, лучше было попросить защиты у Рима. Это было сделано, и вот первый из прокураторов Иудейских, именем Капоний, принял власть над евреями, осенив Иудею протекторатом римской законности. Одним из первых его распоряжений было лишение Синедриона – собрания первосвященников иудейских – права осуждения на смертную казнь. Помня, какую ценность представляет еврейская кровь, израильтяне долгое время не оказывали сопротивления римлянам, хотя и накапливали против них ярость и злобу. Не проявили они непокорность даже тогда, когда по велению все того же Капония облачение верховного и главнейшего первосвященника иудейского Анны – через множество поколений преемника Моисеева – обрело местом своего постоянного хранения башню Антония в Ерушалаиме. Единственное, что удалось скрыть от римлян, было великое копье Моисея, завещанное им перед смертью по наследству всем первосвященникам иудейским, сколько их будет после него, с наказом вовремя пустить его в дело, как только на то будут указывать определенные, описанные Моисеем самым подробнейшим образом приметы, которым надлежит в этом случае явиться на земле и на небе…

Шел год три тысячи семьсот шестидесятый от сотворения мира. В третий месяц Кислев, когда на небе воцарился Стрелец, солнце, почти совсем охладев к людям, нехотя нагревало воздух – к полудню температура достигала не более десяти градусов тепла. Здесь, посреди Голанских гор, в долинах, где бесчисленные пастбища перемежались кедровыми рощами, виноградниками и прозрачными горными ручьями, в одной из пастушеских деревень тхидов – коренных жителей этих мест – у младшей дочери пастуха Азима родился сын, и старик впервые не смог встать до восхода, чтобы погнать стадо своих коз и овечью отару вверх, к отрогам горы Фермон, где под снежным покровом оставалось еще достаточно травы, застигнутой небывалыми для этих мест снегопадами. Козы с легкостью добывали ее, с головой зарываясь в снег, и после вечерней дойки молоко их было особенным на вкус – душистым и каким-то необыкновенно сладким. Видно было, что весь свой сок трава не успела растратить на пчел, не развеяла по воздуху, наполняя его райскими ароматами и делая жизнь в Голане еще более приятной в дополнение к миру и величавому спокойствию этих мест, не тронутых войнами, что, по доходящим сюда редким слухам, то и дело бушевали внизу, где иудеи, беспокойные соседи тхидов, оборонялись от полчищ врагов, то сдерживая осаду, то, наоборот, переходя в наступление и короткими, но толково спланированными ударами отбивая атаки и обращая противника в бегство. Впрочем, новостями здесь избалованы не были. Столетия сменяли друг друга, а вести о событиях, тревожащих жителей равнин, толком почти не доходили сюда, лишь изредка поступая с каким-нибудь случайным, невесть как забредшим в горы странником и становясь на миг достоянием всеобщей молвы.