Троглобионт - Дан Борисов

– Ну почему, я замечал. Особенно в истории России… тут даже не белое пятно, а пропасть целая.

– Но есть же документы, – попыталась возразить Анна, – памятники архитектуры…

– Нету, Аня, нету. Ни одного подлинного документа моложе шестнадцатого века в обороте нет – только поддельные копии. А памятники эти совсем другому… Давайте не будем сейчас ломать копья, просто поверьте мне на слово. Всё это сплошная ложь, и нужна она для того, чтобы поддержать вымышленную картину мира, оправдывающую существующий миропорядок. Одна ложь тянет за собой другую. Образовался огромный всемирный нарыв лжи, и если он не будет вскрыт при смене тысячелетий, мне даже страшно подумать, что может быть. Даже сейчас правда приведет людей в состояние шока, а если это будет продолжаться дальше?

– Ну, а мы-то, что можем сделать?

– Многое, Аня, многое. Вы можете изложить в отчетах свои эмоции, только этот язык и понимает Навь. Вы оба на это способны, поэтому вас и выбрали. Москва и Нью-Йорк – центры диаметрально противоположных взглядов на жизнь, оба этих взгляда вы должны отразить, исходя из нашего видения мира. Люди Корвера тоже своё мнение выскажут.

– Азимир им устраивает такие же встречи, как Корвер нам? – немного нелогично ушла в сторону от темы Анна.

– Азимир Учитель, а не «Князь мира сего», он приходит без дешевой помпы. Он не является в виде Змея рыкающего или старца с нимбом на голове. Там всё проще. Кстати! Совсем забыл, он же тебе, Егор, подарок передал, – при этом, Тихон клюнул носом в скатерть и отошел в сторону. На этом месте появилась картонная коробка папирос «Казбек» и старинная фанерная коробка спичек.

Егор открыл пачку и улыбнулся. Там не хватало двух папирос. Анна заинтересовалась толстыми необычными спичками. На этикетке был изображен самолетик с коротенькими крыльями, похожий на толстую сигару, Она прочла надпись на этикетке вслух:

– «Истребитель И-16. Сталинские соколы на страже мира». Это намек… только не понятно на что, – она задумчиво чиркнула спичкой и поднесла её горящую Егору, – Хорошие спички.

– И папиросы… сейчас таких не выделывают. А намек это мне… на один чисто теоретический разговор.

А Тихон между тем продолжал:

– … И нет никакой необходимости являться для разговоров в каком бы то ни было материальном теле. И точки перехода не нужны – это можно сделать где угодно.

– А что есть еще такие точки? – научная любознательность всё-таки не давала Анне покоя.

– Есть, почему нет? В Азии две точки: одна на Тянь-Шане, высоко в горах, другая на Телецком озере…

– Алтай… – полувопросительно произнес Егор, вдыхая ароматный дым, – Я был на Телецком озере. Красиво… А на Тянь-Шань дальше нашей границы не продвинулся, но там мне тоже нравилось.

– Это дальше – в Тибете. В Африке одна точка, в Америке – две, даже в Австралии есть, но ею давно не пользовались. Но еще раз говорю – они все не очень-то и нужны, всё равно, чтобы прочувствовать жизнь по-настоящему, нужно эту жизнь прожить. Нужно любить и ненавидеть, не догадываясь о реальной подоплеке всего сущего, нужно попадать в глупые ситуации, – он хитро посмотрел на Егора, – И выкручиваться из них самостоятельно. Нужно воевать и рожать детей… жить, одним словом. Жизнь только кажется глупой и несуразной, на самом деле она интересна и весьма познавательна.

– А как насчет трехсот лет жизни? – хитро спросила Анна.

– Действительно, Тихон, тебе не надоело?

– Это может показаться странным, но нет. Прежде всего, мне проще, чем вам – у животных несколько иное восприятие мира. Мне, например, всё равно на каком языке говорить, я понимаю все, и потом… вы не можете помнить своих снов, так, урывки одни, а я помню всё. Благодаря этому, я могу спокойно совмещать работу в институте с жизнью ворона, а вам приходится при каждом появлении в институте вспоминать… и даже хуже – принимать на веру, то что вам говорят. Обычно я пристраиваюсь поспать где-нибудь на ветке густой елки, засыпаю и всё… я уже на работе.

– Теперь понятно, почему ты всё время опаздываешь.

– Кто никуда не торопится, никогда не опоздает.

– А сколько тебе лет на самом деле? – спросила Анна, как все женщины неравнодушная к этому вопросу.

– Я еще в полном расцвете сил, – ответил Тихон, развернув плечи крыльев, – Как ворону мне всего-то 211, жить еще да жить. Родился я в почтенном семействе воронов, в очень милом лесу недалеко от Нанта. Почтенное семейство переругалось из-за цвета моих перьев, и я еще вороненком пристроился жить у французского крестьянина, ставшего потом отчаянным революционером. У него было бы очень мило, если б не огромное количество гусей. Гнусные птицы, все время норовили обидеть… я с тех пор полюбил есть их печенки.

– Французская революция, – мечтательно протянула Анна, – Это же интересно.

– Ничего интересного. Полный раздрай. Правда для ворона и тут есть преимущество перед людьми – люди голодают, а воронам пир горой.

– Ты что ел трупы? – удивленно спросил Егор.

– А почему нет? Немного мешает двойная психология, но в физическом мире доминируют потребности тела. И потом, труп это труп, после того, как жизнь уходит, от человека или животного остается что-то вроде изношенного костюма. Вы же не стесняетесь есть трупы свиней, птиц, рыб, какая разница? Вы себе не представляете, как аппетитно для ворона выглядят последствия удачного артобстрела, особенно на второй-третий день, когда уже заведутся черви…

– Прекрати, – взмолилась Анна, – Меня стошнит.

– Хорошо, не буду. Собственно, Егор спросил – я ответил. Так вот, после того, как моему якобинцу отрубили голову на Гревской площади, я отправился в Вену с одним аристократом. Потом немного пожил в Англии. А позже опять из Парижа походным порядком перебрался в Россию. Вот здесь действительно было интересно. С 1812 по 1825 год тут было очень весело – брожение умов, эйфория, но я не могу долго сидеть на одном месте. В двадцать шестом году проводил друга в Сибирь, а оттуда маханул своим ходом в Китай, на несколько лет задержался в Тибете. Потом из Индии на английском корабле ушел на Гаити. Оттуда уже вернулся в Севастополь. Большую часть жизни я провел всё же в России. Надо будет как-нибудь засесть, написать книгу воспоминаний… читатель толпой попрет!

– На компьютере будешь работать, или гусиными перьями по старинке?

– Мы новых технологий не чужды, тем более что я не так уж и зол на гусей за обиды молодости, чтобы из них перья дергать.

– Ты же и в Штатах пожил?

– Пожил с Тимофеем, но, извини меня, Анна, ваша Америка мне никогда не нравилась.

– Извиняю, но не понимаю, почему?

– А что там хорошего? Ах, машины, ах небоскребы, ах, Бруклинский мост… технических достижений много, но радоваться им некому. Народ скучный, только о деньгах думают. Другое дело в России тридцатых годов – построят занюханный заводишко, а радуется этому целый город, если не вся страна. Казалось бы, какое им дело? Нет, все искренне рады. Радость стоит дороже подарка.

– А сталинские расстрелы?

– Разговоров больше, не верьте особенно-то… Да и охи-ахи у вас с Егором скоро пройдут, привыкните. Все эти войны, расстрелы и прочие казни – плановые мероприятия. Любой человек рано или поздно должен выходить из игры, раньше, позже, какая разница. Ну, прожил бы мой первый друг Антуан не пару лет больше, помер бы не на гильотине, а на больничной койке от чахотки, было бы лучше? вряд ли. У каждого своя судьба.

– Если ты такой циник, представляю себе, насколько циничен Корвер…

– О нет. Корвер и Азимир гиганты, они всю матрицу во все стороны видят постоянно, знают всё, что было и что будет. Им некогда быть циниками, они не могут быть добрыми или злыми… как вам сказать, они просто никакие, безличные, как может быть безличной ледяная пустыня или космос.

– А почему же одни работают у Корвера, другие у Азимира?

– Главное тут – направление вектора сознания. Одни тяготеют к одному полюсу, другие к другому, а третьи остаются безразличными. Деревяшку магнитом не притянешь.

– Я теперь понимаю, Егор, почему меня к тебе тянет. С самого начала заметила: противный такой мужик, надутый и озабоченный, а ведь свой в доску! Магнетизм виноват.

– Не обольщайся, ты мне тоже вначале совсем не понравилась. От горшка два вершка и нос кверху.

– А сейчас?

– Сейчас, другое дело.

– Кстати, чтоб вы знали оба, самые прочные браки на земле и всякие там роковые связи бывают, когда пары подбираются из разных лагерей, – опять ехидно наклонив голову, Тихон посмотрел Егору прямо в глаза, – Натыкается человек на какую-нибудь фам-фаталь и с ней не может и без неё никак.

– После смерти разборки начинаются? – не понимая о чем речь, спросила Анна.

– По-разному бывает. Ну, вы тут разбирайтесь со своими отношениями, а я полетел, у меня дела еще в десятом веке, а то скоро окно закроется.

– Что? и всё? – разочарованно спросила Анна.