Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что же касается самокритических характеристик обормот («А по уму — обычный обормот») и урод («Семья пожить хотела без урода»), то они встречаются и в ряде других произведений, написанных примерно в это же время: «И дразнили меня “недоносок”» («Баллада о детстве», 1975), «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» («Гербарий», 1976; АР-3-18), «Не везло мне, обормоту, / И тащило баламута / по течению» («Две судьбы», 1977 /5; 467/), «Он — апостол, а я — остолоп» («Райские яблоки», 1977). Кроме того, известно, что Высоцкий очень комплексовал по поводу своей внешности и однажды признался: «Ведь я же знаю, что я урод»[474].
Возникает также буквальное сходство между «Я был завсегдатаем всех пивных…» и «Чужой колеей»: «А, в общем, что? Иду — нормальный ход» = «Но почему неймется мне? / Нахальный я! / Условья, в общем, в колее / Нормальные» («А… что?» = «Но почему?»; «в общем» = «в общем»; «нормальный» = «нормальные»); «Ногам легко, свободен путь и руки» = «Желаешь двигаться вперед! / Пожалуйста!».
Похожая ситуация воссоздается в песне «Подумаешь — с женой не очень ладно!» (1969, ред. 1971), имеющей целый ряд параллелей с «Чужой колеей»: «Условья, в общем, в колее / Нормальные. <…> Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет!» = «…Так давай, кривая, вывози! / В общем, всё нормально, всё в порядке…» /2; 459/ («условья… нормальные» = «всё нормально»; «в обшем» = «в общем»; «вытянет» = «вывози»); «Я цели намечал свои на выбор сам» = «Всё верно, в каждом деле выбор — твой» /2; 460/; «Сам виноват и слезы лью, / И охаю» = «Да, правда, сам виновен, бог со мной!». Да и со стихотворением «Я был завсегдатаем всех пивных…» у этой песни тоже есть общие мотивы, которые лишний раз говорят о том, что в обоих случаях действует лирический герой: «Подумаешь — в семье не очень складно,» (АР-2-94), «Ну что ж такого — выгнали из дома!» (АР-2-96) = «Семья пожить хотела без урода» /5; 35/, «Как выгнанный из нашего народа» /5; 341/.
Таким образом, лирический герой оказывается чужаком и в своем доме, и в обществе: в «Чужой колее» он попал в чужую колею, в «Песне автомобилиста» он «в мир вкатился, чуждый нам по духу», а еще позднее пригнал своих коней к «чужому дому» («Что за дом притих…»).
Этот же мотив реализован в «Мистерии хиппи», где лирическое мы называет себя «изгоями средь людей».
У нас отцы — кто дуб, кто вяз, кто кедр,
Охотно мы вставляем их в анкетки, И много нас, и хватки мы, и метки, Мы бдим, едим, восшедшие из недр, Предельно сокращая пятилетки.
Столь негативное отношение к «отцам»-болыневикам, которые были опорой советского режима, объясняется отчасти сложными взаимоотношениями Высоцкого с собственным отцом, который был убежденным коммунистом и не любил его песни.
И с каким презрением лирический герой говорит о своих родителях: «Собою сами сгнили старики — / Большевики с двенадцатого года»[475] [476], «Они — во гроб, я — вышел в вожаки», «В анкетки мы и вас вставляем, предки» (АР-16-178).
Кстати говоря, большевиками называл своих родителей и сам Владимир Семенович. По словам Давида Карапетяна, «к матери Володя относился гораздо снисходительнее [чем к отцу. -Я. К] и радовался всякий раз, когда инстинкт сочувствия брал в ее душе верх над инерцией предрассудка.
Помню, как в середине семидесятых, после угона советским летчиком военного самолета в Иран249, Володя, мило улыбаясь, рассказывал: “Представляешь, — даже моя мама, такая вся ‘комсомолочка’, и то переживает: “Неужели они его выдадут?”»[477]. И даже один из персонажей его устных рассказов — голубятник Сережа — называет свою маму большевичкой: «Прихожу с работы — нету голюбей! Туда-сюда, нигде нету! Я к матери: где?! Мольчит! А у мене мать — старая большевичка. Вдруг чую запах… Я — к плите. Так и есть: сварила голюбей!»[478]. Вспомним еще раз лагерную песню «Я — сын подпольного рабочего партийца», где отец героя умер от туберкулеза: «Туберкулез его в могилу уложил», — так же как и в «Я был завсегдатаем всех пивных…»: «Собою сами сгнили старики — / Большевики с двенадцатого года».
Мы бдим, едим, восшедшие из недр…
«Мы» в данном случае — это весь советский народ, который стоит начеку — бдит, — чтобы не стать жертвой «империалистических козней». Поэтому позднее в стихотворении «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…» (1979)252 будет сказано: «А мы стоим на страже интересов, / Границ, успеха, мира и планет».
Мы бдим, едим, восшедшие из недр… [вариант: других растим из недр…]
Имеются в виду «недра» народа или народная «глубинка» — традиционный советский штамп (как в стихотворении «По речке жизни плавал честный Грека…»: «Он вышел из глубинки, из народа»): «Из глубоких народных недр вышли и выходят многие лучшие деятели советской музыкальной культуры»[479] [480].
Предельно сокращая пятилетки.
Сарказм по поводу лозунга «Пятилетку — в четыре года!», выдвинутого в декабре 1929 года Сталиным (двумя годами ранее на XV съезде ВКП(б) было принято решение о введении первого плана развития народного хозяйства на пять лет).
Каждый год в пятилетке имел свое название: первый год — начинающий; третий — решающий; четвертый — определяющий; пятый — завершающий.
Высоцкий иногда обыгрывал эти названия и зачастую сравнивал пятилетку… с тюрьмой: «Сидим в определяющем году, / Как, впрочем, и в решающем, — в Таганке» («Театрально-тюремный этюд на Таганские темы», 1974; здесь совмещаются названия театра и бывшей до этого на его месте Таганской тюрьмы); «Две пятилетки северных широт, / Где не вводились в практику зачеты, — / Не день за три, не пятилетка в год, / А десять лет физической работы» («В день рождения В. Фриду и Ю. Дунскому», 1970; имеются в виду 10 лет, проведенные Фридом и Дунским в Интинском лагере), «“Да что за околесица? — / Он начал возражать. — / Пять лет в четыре месяца, / Экстерном, так сказать?! <…> У нас не выйдет с кондачка, / Из ничего — конфетка. / Здесь — от звонка и до звонка, / У нас не пятилетка"» («Вот я
