Стеклянный дом - Кристина Ульсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Судмедэксперт высказывается очень осторожно, но отметил, что женщине нанесено несколько ударов ножом. Хотя он не мог точно сказать, являлись ли они непосредственной причиной смерти.
– Удары ножом? – Петер замер.
– Да, у нее обнаружены травмы ребер, которые указывают на это. Но были еще и удары по голове. Врач нашел на черепе трещину, которую невозможно объяснить иначе.
Вечернее солнце, светившее в окна, упало на лицо Алекса, так что в морщинах пролегли глубокие тени.
– Ты думаешь о том же, что и я? – спросил Петер. – О ноже и топоре, лежавших в земле.
– Да, я тоже сразу о них подумал.
– Но, наверное, по поводу них мы узнаем завтра – подходят ли они как орудие убийства.
– Наверняка.
Петер поднялся, стремясь домой к Ильве и мальчикам.
– У тебя такой вид, словно тебя что-то мучает, – проговорил он, уже стоя в дверях.
Вид у Алекса был и впрямь обеспокоенный.
– Фредрика, – пробормотал он. – Надеюсь, она не натворит глупостей там, в Упсале.
Туву Эрикссон пришлось дожидаться несколько часов, и все это время Фредрика с Сагой просидела на скамейке у ее дома. Благодаря сайту университета, где была выложена фотография, Фредрика знала Туву в лицо.
Светлые волосы обрамляли голову, словно нимб. Большие синие глаза, выразительные брови. Уже слегка загорелое лицо. Длинные ноги, короткая юбка и пиджак, небрежно переброшенный через руку. Она не заметила Фредрику, пока они не оказались лицом к лицу, в паре метров друг от друга.
– Ты знаешь, кто я? – спросила Фредрика.
– К сожалению, нет. – Юная девушка покачала головой. – Мне кажется, мы раньше не встречались.
Фредрика сделала шаг вперед. Коляску она оставила у скамейки, словно близость Тувы Эрикссон могла испачкать дочь.
– Меня зовут Фредрика Бергман. И я живу со Спенсером Лагергреном.
Лицо Тувы сразу поменяло выражение: замкнулось, из беззаботного стало испуганным. Она попыталась обойти Фредрику, но та загородила ей дорогу:
– Ты никуда не пойдешь, пока мы с тобой не закончим разговор.
Тува заморгала от солнца, светившего ей в глаза:
– Мне нечего тебе сказать.
Она задрала нос повыше, стараясь напустить на себя независимый вид. Однако Фредрика была настроена серьезно: ей было что терять, и куда больше, чем свою честь.
– Зато мне есть что сказать тебе. Ты полностью рушишь жизнь Спенсера. И мою. И его дочери. Тува, ты пытаешься уничтожить целую семью. – Фредрика смотрела в глаза Тувы, надеясь, что выражение их изменится. – Ты должна прекратить это, пока еще не поздно.
Возможно, всему виной было солнце, но глаза Тувы наполнились слезами.
– Я не виновата, что ты живешь с психом и придурком и что ты выбрала такого урода в отцы своему ребенку.
– Он прекрасный человек, – произнесла Фредрика и почувствовала, что голос не повинуется ей. – Я не сомневаюсь, что он может ранить другого, но ты сделала слишком крупную ставку. Ты должна рассказать, что тебя так рассердило.
На глазах у Фредрики Тува изменилась, съежилась, приобрела жалкий вид. И тут Фредрика осознала, что совершенно не продумала свою линию поведения. Оставалось лишь надеяться, что она не создала себе и Спенсеру еще больших проблем.
– Он что, был плохим научным руководителем?
Это звучало нелепо, но никаких других догадок у Фредрики не было, и она действовала наобум. Тува молчала, отказываясь отвечать на вопросы.
– Или он не хотел тебя, когда ты хотела его?
Фредрика сама прекрасно знала, что, когда тебя отвергают, обида может прожечь дыру в душе, довести до полного безумия. Но все же не до такой степени, как это случилось с Тувой.
– Ты еще пожалеешь, что явилась ко мне.
Голос ее звучал хрипло от сдерживаемых слез, глаза блестели от стремления сосредоточиться.
– А ты пожалеешь, что попыталась разрушить мою жизнь, – проговорила Фредрика, когда Тува ушла.
Однако она знала, что это пустые слова. В той ситуации, в которую угодил Спенсер, мало что можно было сделать. Только надеяться на чудо. И на объективную правовую оценку так называемых доказательств.
48Это был уже третий вечер на неделе, и теперь Алекс больше не мог отрицать, ни перед самим собой, ни перед кем-либо другим: что-то намечается. И не мог отрицать, что он испытывает.
Желание. Влечение. И скорбь.
Он снова в доме Дианы Тролле.
Слишком рано начинать новые отношения – не про шло года с тех пор, как не стало Лены.
Или не рано?
А что скажут дети? И начальство? Пока он ведет расследование убийства Ребекки, заводить отношения с ее матерью – совершенно безответственный шаг.
Но он этого хотел. И желание заставляло все сомнения отступить.
Она чувствовала и его влечение к ней, и сомнения. Понимала, почему опять сидит одна на диване, а он – по другую сторону журнального столика. Однако ему казалось, что у нее хватит терпения дождаться.
– Ты все еще любишь ее, – проговорила Диана и отпила глоток вина.
– Я всегда буду любить ее.
Диана опустила глаза:
– Однако ничто не говорит, что ты не сможешь полюбить и другую женщину тоже.
Ее щедрость поразила Алекса.
– Может быть, – пробормотал он.
Его смущение заставило ее улыбнуться.
– Прогуляемся?
– Мне надо домой.
– Ты выпил бокал вина, и час еще не прошел.
– Мне все равно пора домой, черт подери.
И он тоже улыбнулся.
Она молча поднялась, обогнула столик и взяла его за руку:
– Дорогой мой комиссар, я убеждена, что свежий воздух нам обоим пойдет только на пользу.
Возражать было бесполезно. Более всего на свете он хотел остаться – и уехать домой тоже хотел. В этой ситуации прогулка казалась неплохим компромиссом.
Они обошли ее квартал – она устроила ему экскурсию по своей жизни. Показала площадку, где ее дети играли маленькими, и расплакалась, когда они подошли к дереву, на которое Ребекка обожала залезать. Потом слезы перестали течь – с кривоватой улыбкой Диана показала дом, где после развода жил отец ее детей.
– Мы пытались вести себя как можно цивилизованнее, – проговорила она. – Не хотели, чтобы наш развод отразился на детях, в этом мы были единодушны.
Алекс рассказал о своих детях: о сыне, который несколько потерялся в жизни, но повзрослел после смерти матери, о дочери, которая сама стала матерью и сделала его дедушкой. Тут Диана снова расплакалась, и Алекс стал просить прощения:
– Прости, это была не самая удачная тема.
Она покачала головой:
– Это я должна просить прощения – что я все перемалываю и перемалываю это в себе. Все я никак не могу выбросить из мыслей: моя девочка была беременна, когда умерла.
Алекс сглотнул – говорить с Дианой о смерти Ребекки ему не хотелось.
– Мы не знаем наших детей так хорошо, как нам бы этого хотелось. – Он сжал ее руку. – Просто не знаем, и все.
По ее лицу он видел, что она с ним не согласна, однако спорить не стала. Смахнув слезы, она показала ему еще одну достопримечательность.
– Когда Ребекка была совсем маленькой, я часто привозила сюда коляску. – Диана указала на лужайку между детской площадкой и внушительным коттеджем. – Это был мой оазис. Я сидела в траве и читала, пока она спала.
А где находился он сам, пока дети были маленькими? У Алекса не осталось никаких подобных воспоминаний. Да и потребности в оазисах он не испытывал – у него была работа. А Лена занималась всеми домашними делами. Как они до такого додумались, черт подери? Мысли перенеслись к дочери – только бы она не повторила ошибок родителей. Даже такой человек, как Спенсер Лагергрен, понимает, как важно взять отпуск по уходу за ребенком. Именно пока дети маленькие, а не когда они вырастут, закладывается основа хороших отношений. Некоторые вещи не повторяются. И детство человека – одна из таких вещей.
Впрочем, в отношении Спенсера Лагергрена Алекс сильно сомневался. Его уход в отпуск скорее был бегством от проблем, чем проявлением интереса к дочери. Подумав о том, какие мотивы двигали Спенсером, когда он решил побыть дома с ребенком, Алекс вдруг сообразил, что не разговаривал с Фредрикой со времени ее отъезда в Упсалу. Тревога по поводу того, что она может натворить, пытаясь выбраться из сложной ситуации, заставила Алекса оцепенеть.
– О чем ты думаешь?
– Да так, ни о чем, – ответил он. – Просто у одного моего друга сейчас большие неприятности.
Они пошли обратно. Все эти светлые весенние вечера – откуда они берутся? Крыша ее дома поблескивала на фоне вечернего неба. Дверь казалась порталом, ведущим в неизвестность, куда он пока не решался вступить.
– Ты останешься?
Он хотел. Но не мог.
Но хотел.
Хотел сильнее, чем чего-либо за многие месяцы. Как больно, наверное, ей от его сомнений! Он собрал все силы, стараясь найти верные слова. Когда он открыл рот, они пришли сами.
– Я не могу.
Так и получилось, что Алекс и Диана расстались возле его машины. Она сделала то, что делала и раньше, – поцеловала его на прощание в щеку. А он открыл дверцу и сел за руль. Проехал сто метров вниз по улице – и переду мал. Остановил машину и задним ходом вернулся к дому. Оставил машину и позвонил в дверь.