Чужая Истина. Книга первая - Джером Моррис

— Знаешь, что мне подумалось? — протянул Эйден, провожая трактирщика взглядом. — С простолюдинами, вообще с людьми мелкими и незначительными, ты разговариваешь заметно вежливее, чем с благородными и опоясанными. Почему так?

— Может, потому что те благородные сами слишком уж ждут почтения, и от того воспринимают вежливость и такт, как должное, редко проявляя их в ответ? — Пожал плачами Аспен, спрашивая будто и у себя самого. — А люди попроще — от самого легкого кивка расцветают. А вообще, я не слишком об это раздумывал. О производимом впечатлении, о продуманном отношении… Но, как видишь, меня порой ценят и обхаживают с заметным старанием. Наверняка — почти бескорыстно.

Эйден согласно закивал, подставляя большую кружку под наклонённое горлышко пузатого кувшина. Аспен наливал и говорил.

— Продолжая тему, прерванную нашим жадноватым, хитроглазым хозяином, напомню — льда на Севенне уж давно нет, даже там, где она разливается широко и чуть не замирает. А значит и конные разъезды снова заходят ожидаемыми направлениями. Либо от Каменных бродов, либо с мелководья от Нима до Элрина. Это зимой редкие отряды шарились по обоим берегам, больше пощипывая деревеньки и пригороды, чем друг друга. А теперь бьют предсказуемо, встречаются чаще. И жёстче. Нимийские лёгкие всадники врезаются в наших как копьё, доставая относительно далеко, быстро, болезненно. Сегодня мы латали тех, кто удержал одно из копий. Можно даже сказать — преломил. — Аспен с удовольствием слушал сам себя, но его улыбка никак не относилась к описываемым событиям, скорее к тому — как именно он их понимал и описывал. — Лайонелиты, в основном они, сшиблись с нимийцами всего в десяти милях к западу. Опрокинули. Но говорят — немного порубили. Да и не должны были, ведь выступали скорее щитом. В свою очередь, наши отряды тоже гуляют по Хертсему, то залетают миль на тридцать, то снова назад. Всё и будет продолжаться примерно так, пока дороги не подсохнут. Сейчас закрепляться по берегам опасаются обе стороны, вот и держаться дальше. Завязнуть в грязи — значит не успеть отойти при необходимости. А недели через две-три — лайонелиты снова двинутся от Кумруна, войска графства — от Данаса. И, как в минувшем году, столкнутся с неприятелем у самой Севенны. Уж и не знаю, на каком берегу.

— И выходит — всё зря. Целый год трепали друг друга напрасно. Остались, где и были. — Эйден дёрнул рукой, нетерпеливо и чуть раздражённо, словно давая понять, что говорить об этом нет смысла.

— Ну конечно зря! — гаркнул Аспен громко, убеждённо и искренне, шлёпнув по столу сильной рукой. — Любые драки внутри Бирны — зря. Но покуда мы, под началом железных львов, только и можем, что робко постучать в ворота Элрина, и в панике отступаем, когда ворота отворят…

Эйден слушал не перебивая, внимательно, взвешивая каждую новую мысль. Будто пробуя на вкус взгляды и суждения Аспена. Про стук в ворота Элрина он не понял, ведь летом, когда форсировали Севенну, до города не дошли очень и очень прилично. Возможно — было другое, немногим более удачное наступление, или всё просто преувеличили, пересказывая бессчётное количество раз. Был важен не сам факт, а отношение Аспена к происходящему. Потом речь зашла и о Данасе, сгоревшем почти наполовину. И Эйден снова припомнил бешеный перезвон тревожных колоколов, чудовищную давку и шум на улицах. Аспен рассказывал о увиденном задом наперёд и постепенно, уходя всё дальше в прошлое, добрался, наконец, до чужого берега Севенны. Реки, делившей тех, кого Эйден считал своими и тех, с кем он не так давно воевал, пытаясь убить и не быть убитым.

Уже раньше стало понятно, что Аспен не медик. Что при встрече он может и иногда хочет помочь страждущему — тоже было понятно. Путь мага, а что Аспен — мастер артефактики, сомнений теперь не оставалось, пролегал в том числе и через Хертсем. Враждебное Уилфолку графство, по его словам, вовсе не было населено врагами. Там Аспен тоже встречал больных и раненых, хотя вовсе не искал их специально. А встретив — нередко помогал тем, кому мог помочь. Это, а ещё два арбалетных болта, извлечённых накануне из простого солдата, окончательно убедили Эйдена, что в выборе собутыльника он не ошибся. Проведя больше месяца в лесу в одиночестве — снова хотелось тянуться к чему-то стоящему, если не расти, то хотя бы соответствовать.

— Неплохое пиво, да и эта ваша сова — тоже ничего, хоть и с душком, но приятным, — протянул Аспен после непродолжительной паузы, давая понять, что выговорился, высказал всё, что хотел и теперь готов был говорить о другом.

— Полностью согласен. Ещё раз благодарю за приглашение, не уверен, что у меня хватило бы денег на приличный ночлег и еду. О компании — и вовсе молчу.

— Да. Трактирщик, и правда, немного повредился умом от жадности. Да и не он один, все в Поссе, кто имеет что на продажу, ломят совершенно сумасшедшую цену. Что поделать — кругом сотни состоятельных раздолбаев, не собирающихся складывать жалованье в сундук. Не улыбайся ты так, я не про себя.

— Я и не думал, — покачал головой Эйден, действительно думавший не о том. — Всё это безобразие, я о местных жадинах, возможно только благодаря образцовому порядку в войсках. Знают селяне, что никто не отберёт.

— Намекаешь, что дисциплина — показатель общего положения дел? Может оно и так. Будь здесь полный бардак, крестьяне сами бы сидели по погребам. Или, скорее, прыснули бы в леса. Но пока они бессовестно обдирают тех, кто совестью наделён. И с каждым лишним днём здесь даже мой, не самый тощий кошель содрогается. Завтра же двинусь дальше, не дожидаясь, пока деятельные соседи нарубят мне новую пачку калек.

— Наделён совестью — звучит, как хворь. Ты болен, Аспен.

— Все мы неидеальны. Ты сам вон — мимо проходил, а в той же палатке оказался. Хотя, вроде бы, армейских, а особенно рыцарей — недолюбливаешь. И всё равно помог, хотя платы не ждал и ждать не мог.

Эйден только хмыкнул, снова расплываясь в чуть пьяной улыбке. Ему вспомнился испуганный жеребёнок, копошащийся в луже собственной рвоты, и ещё один, такой же, цеплявшийся дрожащими ручонками за древко казённого оружия. Он вызвался помочь вовсе не из-за раненых, и не из-за страха перед бочкообразным сержантом. Но, с другой стороны, платы он действительно не ждал, а значит — был