Чужая Истина. Книга первая - Джером Моррис

К счастью, мороз стоял такой, что даже у жаркого костра не получалось задуматься надолго. Ещё много дней Эйдену ужасно не хватало проданных в Тохме одеял.

Весна. Сколько тепла, сколько жизни в коротком слове. Маленькая сойка, казалось, понимала и чувствовала это также остро, как и худощавый парень, остервенело втаптывающий в грязь затасканную шубу. Птица смотрела на пыхтящего человека крохотными бусинками немигающих глаз, будто терпеливо ожидая, когда тот закончит.

Склонившись над своей истоптанной жертвой, опираясь руками о колени и тяжело дыша, Эйден звучно сплюнул. Выражая плевком всю ненависть и презрение, что питал к зиме, холоду и всему, что с этим связано. Выпрямляясь, он потянулся всем телом, чувствуя, будто скинул с себя не просто пару потрёпанных шкур. Но потом, скользнув взглядом по невозмутимой сойке и дальше, до разбитой дороги, огибающей кромку леса, снова нахмурился. Подойдя к поваленному дереву, здоровенному тополю в два обхвата, он скрестил на нём руки, положил сверху голову и стал считать. Два… три… четыре… пять… шесть… В трёхстах шагах впереди медленно ползла колонна блекло-серой пехоты. Расстояние, редколесье и тот самый поваленный ствол — не позволяли увидеть Эйдена с дороги, он же отлично видел всё. Мелкий весенний дождик ласкал загрубевшее от непогоды лицо, словно извиняясь за зимние снегопады. Он же прочертил тусклую, почти незаметную радугу над глубокими колеями грязного тракта. Солдаты шагали, сойка прыгала по сырой тополиной коре, Эйден считал. Покинуть Эссеф, наконец выйти из леса — было почти также невероятно, как выбраться живым из окружённого лагеря близ границы Мидуэя, за несколько месяцев до того. И сейчас, как и тогда, на последний рывок не хватало сил.

— Двести семь… двести восемь… двести девять… — Эйден на мгновение растерялся. Колонна уже повернула, и он не мог решить, стоит ли считать плетущиеся за ней телеги, их возниц и лошадей. Потом, осознав, что раздумывает вовсе не о том, вопросительно, потерянно и почти жалобно взглянул на сойку. Птица испугалась резкого движения, вспорхнула ввысь и полетела в поля. — Ладно, — мрачно буркнул он, закинул на плечо кожаную лямку мешка и решительно направился к дороге.

Офицер, объезжавший по пробивающейся траве обочины грязные колеи и не менее грязных солдат, даже не удостоил Эйдена взглядом. Десятник, с завистью в глазах смотревший на длинноногого офицерского жеребца, отвлёкся на одинокого путника только на секунду. Оглядел сверху вниз и обратно, недовольно шмыгнул носом, рявкнул что-то нечленораздельное, побуждая бойцов ускорить шаг, и сам угрюмо протопал по луже. Серые, уставшие люди. Грязь, резкие выкрики и тихое позвякивание амуниции. Всё было ровно так, как должно быть. Как будто никуда и не уходил.

— Эй! Эй ты!

Эйден обернулся на ходу, выглядывая окликнувшего.

— Не беги ты! Сюда давай. Сюда. — Полный, лысеющий возница в нечищеной бригантине размахивал свободной рукой, привлекая внимание. Он правил одной из телег и жестом приглашал забраться на козлы. — Да не мнись! Вижу — хромой. Лезь уже.

— Спасибо. — Эйден кое-как примостился рядом, на узком сидении. — Честно — не ожидал.

— Ну так! — многозначительно гаркнул возница, сыграв густыми бровями. — Чо б и нет-то?

— А старшие? Чужого ведь усадил. Да когда свои рядом топчутся.

— Ста-аршие… — протянул возница странным тоном, не позволявшим точно понять, что же он имеет в виду. — А свои не топчутся. Свои маршируют. Солдаты. Здоровые, крепкие, бодрые. А гражданским, слабым и хворым, велено помогать. О-он… назад глянь.

Эйден оглянулся. И только сейчас заметил, что в двух последних телегах сидят и лежат люди. В основном — дети, женщины и старики. Ещё чуть позже, разговорившись с возницей, он заметил и нездоровую красноту широкого, полного лица. И многочисленные капельки пота, проступающие на выпуклом лбу, несмотря на лёгкий ветерок. Причина лихорадки, а, возможно, и самого знакомства — крылась под истёртым кожушком, прикрывающим ноги кучера. Точнее — ногу. Тугая повязка на культе была мокрой и ощутимо смердела. Судя по всему — здоровый, крепкий и бодрый солдат, страдал куда сильнее любого из увозимых гражданских, но виду не подавал.

Через пару часов прибыли в Посс. Мелкая деревушка, почти на самой границе Эссефа и Уилфолка, терялась и растворялась в огромном палаточном лагере. Здесь войска графства, рыцари ордена св. Лайонела и наёмники всех мастей перегруппировывались, переформировывались и переоснащались. Или, как могло показаться человеку несведущему, толпились, голосили и мешали друг другу. Эйден толком не понимал, зачем он здесь, но разбираться и долго раздумывать не собирался. Вручив вознице сбор из гусиной лапчатки, одуванчика и тысячелистника, дополнив все это крошечной банкой барсучьего жира и дав подробные инструкции, как всё это использовать — он решил добыть самого необходимого и отправляться дальше, в глубь Уилфолка.

— С сухарями — сколько хош. Вон, нанесли, — курчавый сардиец с крупным перебитым носом махнул рукой себе за спину. В когда-то красной, но теперь вылинявшей до розовато-бурого палатке, громоздились неровные стопки ящиков, отдельными грудами лежали мешки. — Но вот прям нормального вина я тебе не дам. Хоть и стыдно сказать — считай не осталось и самому. Лайонелиты хлещут, как не в себя. И расплачиваются деньгами.

Эйден фыркнул, взвешивая на руке тяжёленькие свертки с вяленым мясом глухарей, тетеревов и даже филинов. Прикинул, сколько смог бы выручить за необычный деликатес у тех самых рыцарей или их прислуги.

— Знаешь, мне просто таскать всё это добро по вашему муравейнику не с руки. И слышал ведь, что навербованных местных с общей кухни кормят, а ваш брат наёмник — сам себе снабженец. Бери птицу, полакомись или своим за те самые деньги отдай. Но если кроме сухарей почти нечего предложить и не можешь — со мной тоже расплатишься тейлами. Два в серебре, необрезанные, за всё.

И он снова потряс весомыми свёртками, демонстративно поводя носом, намекая на соблазнительный дух. Наёмник скорчил скорбную гримасу и попытался жаловаться на нищенское жалованье. Но всё как-то дежурно, привычно, без огонька. Эйден уже успел узнать, что платили сардийцам очень прилично, а кормили не всегда, не везде и не всех. Курчавый видел, что парню это известно, но сам факт торга считал обязательным ритуалом и, в силу привычки, пропустить его попросту не мог. Два серебряных тейла, пусть и немного подрезанные по краям, были отличной ценой за несколько фунтов вяленой дичи. Эйден уже представлял жареную картошку, солёные помидоры и огурцы, печёную репу с острым перцем и прочие довольно простые, но недоступные ему