Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

– Наслышан о вашем творческом методе, – продолжил Антоний. – Симметрия с асимметрией.

– Как в теле человека, – подхватил мысль Алексей Викторович. – Все симметрично, но, тем не менее, левая и правая стороны различаются. Я читал о некотором наблюдении: доказывают, что правая и левая стороны становятся почти одинаковыми, но когда?

– Когда же?

– Незадолго до смерти человека.

– Вот оно что!

– А покуда человек жив, он асимметрично-симметричен. И к тому же есть две руки, две ноги, два глаза, два уха, две, простите, ягодицы, две половинки легких, две почки… Но сердце – одно, желудок – один, печень – одна и так далее. Бог создал человека симметричным, но отчасти асимметричным. И древние зодчие, в чем я вполне уверен, создавали не вполне симметричные здания не потому, что были несовершенными, а потому, что как раз наблюдали божественную асимметрию и старались передать ее в своих творениях.

– Это чрезвычайно любопытно, – согласился владыка. – Но, надеюсь, все в разумных пределах?

– Можете не сомневаться, – ответил архитектор. – Повторяю, в тех же разумных пределах, в каковых существует человеческое тело, а не так, чтобы одна нога короче другой, одно ухо малюсенькое, другое – как у слона, один глаз кошачий, другой – ишачий.

Антоний рассмеялся.

– Тогда вам мое благословение.

– Премного благодарен. Я ведь, владыка, грешный человек, не исполнил волю отца. Родитель мой служил в земстве, затем смотрительствовал над богоугодными заведениями. И хотел видеть меня священнослужителем. Но я, вопреки его воле, пошел по художественной стезе. И, дабы хоть как-то загладить вину перед отцом, стараюсь больше работать в храмовой архитектуре.

– В этом и я грешен, – покивал головой Антоний. – Тоже пренебрег волею родителя своего. Мой-то как раз не желал видеть во мне богослужителя, мечтал о моей военной карьере. Я умолял его отдать меня в духовное училище, но он отдал в гимназию. А я в пятом классе сочинил службу святым Кириллу и Мефодию, и ее одобрил Синод для богослужебного употребления, включил в состав дополнительной Минеи. А все во мне перевернуло знакомство с архимандритом Николаем.

– Японским?

– Да, его уже все так называют. Японским. Он-то мне и сказал, что воля отца – дело священное, но, когда речь идет о духовном предназначении, ею можно пренебречь. Иначе очень многих святых мы бы нынче не досчитались. Я был в восторге, что такой миссионер меня направляет по тому пути, который мне ближе к сердцу.

В тот год, когда царь Александр освободил крепостных крестьян, двадцатипятилетний иеромонах Николай Касаткин отправился в Японию, изучил японский язык и традиции, перевел на японский язык Священное Писание. Переход в христианство в Стране Восходящего Солнца воспрещалось законом, вплоть до уголовного преследования. Но попадающие под обаяние отца Николая японцы стали постепенно принимать таинство крещения. Спустя семь лет после переселения в Японию Касаткин первым крестил самурая Такуму Савабэ и двух его друзей. По ходатайству отца Николая в Токио открылась русская духовная миссия. За полвека служения в Японии он лишь дважды ненадолго приезжал в Россию. Сначала – чтобы ходатайствовать о духовной миссии, а через десять лет – чтобы в Александро-Невской лавре получить рукоположение во епископа. Именно тогда он и встретился с гимназистом Алексеем Храповицким и благословил его поступать в духовную академию.

Слава о Николае Японском ходила по всей Руси. Еще бы! К началу русско-японской войны благодаря его стараниям в Японии насчитывалось более двухсот православных общин, в которых числились двадцать тысяч христиан японцев. В Токио вознесся Воскресенский собор, который жители на свой лад наименовали Никорай-до. А когда началась война, епископ Николай, оставаясь со своей паствой в Японии, прекратил общественные богослужения, ибо в них ему предписывалось молиться о победе японского оружия. Правители злились, но и уважали несгибаемость русского миссионера. Ему даже позволили заботиться о семидесяти тысячах русских военнопленных, попавших на чужую землю.

– Да, – покивал головой архитектор, – это великий святой. Со временем его провозгласят равноапостольным.

– Будем надеяться.

– И такой человек направил вас на путь?

– Да. Я окончил гимназию с золотой медалью. И успешно поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. О чем нисколько не жалею. А также и родители мои не жалеют. В двадцать шесть лет я уже был ректором Петербургской семинарии, а еще через год и ректором своей альма-матер. Потом стал епископом Чебоксарским, а в итоге теперь здесь… Мы пришли.

Они остановились на огромной площадке, где, судя по всему, когда-то начинались какие-то работы, но с той поры она изрядно заросла травой.

– Семь лет назад здесь заложили Троицкий собор, – сказал архиепископ. – Но на том все и кончилось. Кроме закладного камня ничего более. Да и его уже скрыла трава. Вам – полный полет фантазии. Как видите, за время грекокатоличества лавра обрела очертания, характерные для восточнохристианской церковной архитектуры. Особенно, конечно, хорош величественный Свято-Успенский собор, в котором вы нынче соизволили из моих рук причаститься святых тайн. Заслуга кучера.

– Кучера? – удивился Алексей Викторович.

– Ну да, – усмехнулся Антоний. – Не знаете эту историю?

– Что-то такое… Напомните, владыко.

– Потоцкий, чванливый и грубый польский магнат, богач из богачей, как-то раз мчался в карете мимо, и кучера угораздило не справиться с лошадьми, карета перевернулась. Потоцкий в гневе хотел кучера пристрелить, выхватил пистолет, прицелился. Кучер взмолился Богородице Почаевской, и пистолет дал осечку. Потоцкий целится во второй раз – опять осечка. В третий – и снова тот же результат. Спрашивает, что за особая такая Почаевская Богородица. Чудотворная икона. А ну, пойдем глянем. Отправился смотреть чудотворный образ и при виде него просветлился. Поляку от гонора никогда не избавиться, но убавить можно. Так и тот Потоцкий убавил гонора своего, стал деньжищами помогать монастырю. Даже из католичества перешел в грекокатоличество. Успенский собор целиком на его деньги построен. По проекту архитектора Гофмана.

– Красиво, конечно, очень красиво, – огляделся вокруг Щусев.

– Красиво, – согласился Антоний. – Но не хватает изюминки. Вот я на вас и рассчитываю. Хочется во все это местное великолепие привнести чего-то, свойственного старой русской архитектуре. К тому же это должен быть храм, хорошо отапливаемый зимою. И чтобы это было не просто тепло, а русское тепло. Понимаете?

– Конечно, владыко, тут нет ничего непонятного. Но только тепло и – мощь. Потому что такова Россия, сочетает в себе грозный вид, а в душе – доброту и любовь к людям, ко всему окружающему миру.

Тут дамочка не утерпела и почему-то решила, что все ждут ее новых восторгов, осмелилась приблизиться:

– Ой, влядыко! Это же цюдо! Как вы из храма вышли, так солнышко не уходит в тучи.

– Послушайте, госпожа Птенчикова, – сердито обратился