Привет, красавица - Наполитано Энн

Бородачу было сказано то же самое, что затем услышат все мужчины на других свиданиях: она не ищет себе партнера или мужа и никогда не пригласит в свою квартиру. Ее цель — просто слегка расслабиться. В баре на крыше здания, погруженной в розовые сумерки, они пили мартини, потом вышли на улицу и целовались, прислонившись к почтовому ящику. В следующие выходные бородач пригласил ее на игру «Янки», после которой они занялись сексом на полу его кухни, не добравшись до спальни. Все было хорошо, жизнь наладилась: отличная работа, прекрасная дочь, секс по установленным Джулией правилам. Уже через два года профессор Купер назначил ее главой нью-йоркского филиала своей консультационной фирмы. Сам он и Донни будут курсировать между Чикаго и Нью-Йорком, а Джулия — руководить здешним отделением.

О хороших новостях мать и двойняшки узнавали из открыток. Она начала коллекционировать карточки с видами Нью-Йорка, чтобы общаться с семьей. Открытки она предпочитала телефонным звонкам. Уместив на малом пространстве открытки два-три события из жизни своей и дочери, Джулия ставила крестики-поцелуйчики и отправляла послание. Роза терпеть не могла открытки и утверждала, что так с матерью общаются только психопаты. Чтобы ее успокоить, Джулия раза два в месяц отправляла ей фотографии Алисы, в дополнение к открыткам. Цецилия и Эмелин в ответ присылали открытки с видами Чикаго, словно затеяв конкурс открыток, Цецилия и Джулия изредка обменивались снимками малышек. С Сильвией Джулия не переписывалась.

В вестибюле открыв серый почтовый ящик и увидев цветную открытку, Джулия не показывала ее дочери, но прятала в сумку и потом, прочитав, выбрасывала в уличную урну. Туда же отправлялись фотографии Иззи. Обычно Джулия прочитывала открытки на улице под шум проносящихся машин. Вот так она узнала, что близнецы и Джози переехали в новое жилье, а Сильвия и Уильям поженились в служебной комнате библиотеки, узким кругом отметив это событие.

Уильям

Октябрь 1984 — сентябрь 1988

После того как Эмелин, измученная и бледная, вернулась из Нью-Йорка, Уильям был осторожен не только в отношении себя, но также Сильвии и двойняшек. Он ценил свою жизнь посреди суровой правды. Кент был прав — иначе нельзя. Во времена, когда они с Сильвией таились и любовь их не выходила за пределы маленькой комнаты, в голове Уильяма возникал сумбур, и только волевым усилием он приводил мысли в порядок, дабы перебраться из одного дня в следующий. Но это состояние ничем не напоминало последние месяцы его брака, поскольку рядом с Сильвией, с которой можно было поделиться абсолютно всем, он размякал от счастья. Однако от соприкосновения жизни в комнатке с жизнью за ее стенами зубы ныли, как от звука иглы, проехавшей по виниловой пластинке.

Психиатр Уильяма, лысый пуэрториканец, любивший рассказывать, почему футбол лучше баскетбола, всякий сеанс заканчивал одинаково: «Вы должны заниматься спортом на свежем воздухе, принимать таблетки и заботиться о других людях». Ни чушь, ни тайны не поминались. Это была данность, основа жизни Уильяма. Возвращаясь домой, он часто думал, используют ли здоровые люди мантры для организации своей жизни. Если чувствовал, что впадает в отупение и немоту, то вспоминал про рекомендации психиатра и выполнял один из пунктов.

Он наматывал круги на университетском стадионе, разрабатывал увечное колено и принимал лекарства. Теперь Уильям официально входил в тренерский штаб как младший помощник и занимался травмированными игроками. Он придумал успешную систему упражнений для парня с хроническим вывихом голеностопного сустава, и благодарность игрока, боявшегося, что его спортивная карьера закончилась, позволила ему чувствовать себя нужным как никогда прежде. Оказалось, отдача от его работы обладает кумулятивным эффектом: чем больше он помогал другим, тем увереннее себя чувствовал. По возвращении Эмелин он начал сближаться с двойняшками. После признания Сильвии он дистанцировался от них, понимая, что им нужно время, дабы свыкнуться с известием. Однако Уильям знал, что Сильвия не одолеет новой жизни без Джулии, если он не наладит отношения с Эмелин и Цецилией.

— Мы на тебя не злимся, — сказала Эмелин на завтраке, устроенном Уильямом. Он не поставил в известность о приглашении Сильвию, которая старалась бы не ранить ничьи чувства, но ему хотелось в кои-то веки самому позаботиться о ней.

Цецилия разрезала оладью на кусочки для Иззи, сидевшей на высоком стуле.

— Правда, не злимся, — сказала она. — Ты же это сделал не намеренно. Теперь-то я понимаю. И потом… — Цецилия помолчала, — я никогда не видела Сильвию такой, как сейчас. Я пишу ее портреты, чтобы все это запечатлеть.

— Не сказать, что она абсолютно счастлива, поскольку переживает из-за Джулии, — добавила Эмелин. — Но она прекрасна и выглядит собою настоящей.

Уильям ожидал явного или скрытого негодования со стороны близняшек, но они, похоже, его простили. Он недоуменно покачал головой, однако потом вспомнил, как Джулия и Сильвия в обнимку лежали на кушетке, как Эмелин, которую никто не гнал из дома, перебралась к Цецилии и спала на полу. Пусть Уильям оказался главным персонажем в разыгравшейся драме — рухнувший брак, больница, связь с Сильвией, — но сестры всегда были вместе, а он — пришельцем. Прежде мысль эта его печалила, а теперь давала ощущение свободы. Он жил своей жизнью в согласии со своим истинным несовершенным «я», и сестры его приняли. Уильям чувствовал вину перед Джулией — он бросил ее с ребенком, но остался в окружении женщин, которых она любила больше всего на свете. Это было несправедливо, однако он старался о том не думать и следовать наказу врача — заботиться о тех, кто рядом.

— Если считаешь, что ты в долгу перед нами, то можешь стать нашим бесплатным разнорабочим, — сказала Цецилия. — Дел навалом.

На днях у одного галериста, поклонника ее творчества, она купила по дешевке дом-развалюху в Пльзене. Как только его приведут в порядок, Цецилия, Эмелин, Джози и Иззи там поселятся.

— Сочту за честь. — Уильям постарался, чтобы прозвучало беззаботно, но говорил искренно.

Он чувствовал себя удивительно счастливым человеком, вырвавшимся из вихря неудач. Ночи теперь он проводит в постели с Сильвией, а Эмелин и Цецилия готовы впустить его в свою жизнь. Уильям вспомнил, как в ту ночь, когда он вошел в озеро, в дверном проеме он увидел улыбающегося Чарли. Наверное, тесть гордился бы близнецами за то, что они сохранили свои сердца открытыми. Ему понравилось бы, что Цецилия занимается искусством, а Эмелин разрешила себе любить того, кого любит. Правда, неизвестно, что Чарли сказал бы про них с Сильвией — их любовь ударила по его старшей дочери, и, скорее всего, в восторг бы он не пришел, но Чарли хотел, чтобы его дочери жили полной жизнью, а Сильвия именно это и делала.

Четыре месяца каждый вечер и все выходные Уильям работал в доме Цецилии: заменил утеплитель на втором этаже, выложил плиткой кухню, установил ванну и унитаз. Планировка дома ничем не отличалась от прежнего жилья семьи Падавано на Восемнадцатой улице, до которой было рукой подать. Всякий раз вместе с Уильямом приходила Сильвия — помогала сестрам красить стены или присматривала за Иззи, пока те распаковывали коробки. Намазывая плитки раствором или свинчивая старые гайки с проржавевших труб, Уильям прислушивался к женским голосам и сдержанному смеху. То и дело рядом возникала Иззи, которая приносила ему разные инструменты. На полу грудились гаечные ключи, отвертки, молотки, болторезы, и Уильям, дождавшись, когда малышка удалится, возвращал их в ящик с инструментами.

Как-то раз в свободный от работы вечер он дождался Сильвию возле библиотеки и они вместе поужинали в их любимом мексиканском кафе — «маргарита» и такос. В тот период, когда их любовь была тайной, темы для разговора выбирались осторожно. Они говорили о книгах, баскетболе и записанных воспоминаниях Сильвии. Другими разрешенными темами были забавные случаи и встречи, произошедшие в течение дня. Оба избегали разговоров о прошлом и о том, что выходило за рамки настоящего. Но в конце осени, когда их пара существовала уже почти год и Джулия все знала, они позволили себе фантазировать насчет совместного будущего. Во время этих разговоров оба застенчиво улыбались. Уильям по-прежнему считал, что не заслуживает Сильвии, не заслуживает, что она любит его в каком угодно расположении ума и духа, но она сияла ему через стол, и он понимал, что в ее сиянии планы его обретали ясность и конкретность.