Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева

Танец полутонов, пляска теней в сумерках – и пронзительное, солнечное желание. Горячее. Неизведанное. Мужское.

Он другой. Ни малейшего сходства с Рутой. Другой во всем, от плотности и жесткости мышц до реакции: откровенной, лишенной малейшего притворства. Он ничего не скрывает, он весь на поверхности. Его дыхание рвано и шумно, его тело словно звенит от напряжения, его стоны – безудержны. Он настоящий… настоящий… От него даже пахнет по-другому: сильнее, резче, никаких масел и пен для ванны! Он – средоточие первородной силы, раскаленного магического ветра, беспрерывного движения и самой жизни, и это сводит с ума, это напрочь лишает рассудка!

Лицо так близко, прямо под ней. Складка между бровей, густые ресницы, черные в полумраке глаза – с поволокой и совершенно пьяные. Ева наклоняется, опираясь на локти, и целует его – в голове туман, ее шатает и раскачивает так, словно под руками и коленями корабельная палуба. Она пробует податливые губы на вкус и жмурится от удовольствия, целует сильнее и настойчивее, затем еще раз, упиваясь их покорностью, их открытостью, их мягкостью и бесстыдной ненасытностью. Ей кажется, она выпивает его по капле, цедит, как приторно-сладкое, терпкое, густое вино, и от этого внизу живота и дальше, выше по позвоночнику растекается томительный жар. Окутывает мучительной аурой, горячей, влажной и напряженной, как распростертое на кровати тело. И впитывается в кровь, в мысли, в душу – куда-то настолько глубоко, что становится больно.

Больно…

А в живое что-то давит и распирает, и тошно от тяжести. Происходящее медленно, но верно превращается в кошмар, в лабиринт температурного бреда, от которого нет спасения. Сейчас распахнется за спиной дверь, и люди перестанут быть людьми, ими овладеет безрассудная, первобытная ярость и прольется кровь, и они поубивают друг друга, и она не спрячется – неминуемо попадет под раздачу, хотя это не самое страшное. Страшнее – рыдать над их изломанными телами, со смертельной тоской осознавая, что все кончилось, они мертвы, оба, и впереди ничего, совсем ничего нет.

Так заканчивалась ненависть, она всегда заканчивалась так. Пока ее получалось сдерживать, но виной всему просто их усталость; когда-нибудь усталость пройдет – и тогда… Ненависть нужно во что бы то ни стало превозмочь, заменить, заставить уйти – потому что иначе с ними будет уже не справиться.

Зажмуриться, отвлечься, потереться щекой о щеку – почти целомудренно…

И вспомнить, что это сон. Просто сон. Оборвать его, пока не стало поздно…

Взрыв, стремительное падение, удар – Ева распахнула глаза. Разлетевшаяся на куски тьма медленно, словно нехотя, сложилась в мозаику света и тени, очертаний и бликов. Стыд – чудовищный, дикий, животный стыд – разлился по коже противным горячим потом Голова раскалывалась, и, прижав влажную ладонь ко лбу и борясь с дурнотой, Ева села на постели.

Нужно было убраться отсюда немедленно. Выйти вон из комнаты, пропитанной отголосками сновидения, стряхнуть воспоминания, вытравить из крови дурман, а из живота – гадкую, распирающую тяжесть. Выпить зелье, если получится, если не замутит. Ей удалось вырваться из зарождающегося кошмара – это уже хорошо. Есть надежда, что в следующий раз получится уснуть – и выспаться.

Посидев немного, переборов слабость, Ева принялась одеваться. Нащупала ногами туфли и, пошатываясь, направилась к двери. Выпить воды, не забыть про лекарство…

Но до гостиной дойти не удалось. В коридоре силы вдруг покинули ее, ноги подогнулись от слабости, и Ева схватилась рукой за стену. Плевать на все, будь что будет – она должна рассказать Дэну, объяснить хоть что-то, иначе он так и не прекратит избегать ее, прятаться в комнате, замыкаться в своей магии и изводить ее этими ночными кошмарами. Дэн – это свет, до которого не дотянуться – не твое, чужое! Притяжение – запретное, украденное у той, чей незримый призрак вторгается в жизнь вот уже полгода с лишним. Огонь – страшно прикоснуться, спалит дотла. И стена отчуждения – невыносимая. Убрать ее, разрушить любой ценой, пусть даже таким бесцеремонным, грубым вмешательством.

Ева не стала стучаться, просто открыла дверь. И сразу увидела его – Дэн лежал на кровати, на животе, уткнувшись лицом в подушку. Звать по имени было ни к чему. На ватных ногах она подошла, присела рядом – он даже не обернулся, только вздрогнул, кажется, хотя его и без того трясло. Несмело прикоснулась к плечу… Неужели она вовремя? Что с ним творилось?

– Тебе плохо? – шепнула Ева одними губами, и Дэн, конечно, не услышал. Он не спал, но, видимо, был сейчас так погружен в себя, так захвачен своими переживаниями, что не замечал ее присутствия.

Тепло, запах, чужая боль, перетекающая в собственную, – она легонько дотронулась губами до затылка и не выдержала, обняла, прижимаясь, вытягиваясь на кровати. Совсем не так, как во сне, – ни мутного вожделения, ни горячей истомы. Только медленно наплывающее умиротворение и облегчение: не оттолкнул, не возмутился, не высмеял. А еще чувства – ошеломившие своей ясностью и простотой, и нежность – такая, от которой нестерпимо захотелось расплакаться.

Зажмурившись, Ева ненадолго затаила дыхание. Боль отступала…

Отыскать тайник в особняке не составило для Евы особого труда – Лисанский в подробностях описал ей, как проникнуть в дом, не заблудиться и не запустить сигнализацию. Правда, чтобы отыскать нужную улицу, пришлось изрядно поплутать по Риге – Ева призналась, что страдает тяжелой формой топографического кретинизма и много раз умудрялась заблудиться даже в центре города, на улицах, знакомых с детства.

Вернулась она лишь к ночи воскресенья, и Дэн уже успел проклясть все на свете. Он бы в жизни не признался в этом Лисанскому, хотя тот своей тревоги не скрывал: в воскресенье утром, когда стало ясно, что Евы нет, у Лиса все валилось из рук, а настроение сделалось прямо-таки отвратительным. Дэн упорно молчал, не желая отвечать на его вызывающее поведение грубостью и всплесками стихийной магии. Что творилось внутри, когда вдруг пришло осознание: девушка может не вернуться! – словами было не передать. Нет, он не то чтобы соскучился или привязался к ней, ему не то чтобы ее не хватало… а впрочем, кого обманывать? Да – соскучился, да – привязался, да – не хватало. И, возможно, отдал бы что-нибудь ценное за ее возвращение, потому что без нее было плохо, муторно, пусто. Какой бы странной ни была Ева, она освещала и согревала этот мрачный дом.