Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

основном в Иране, а через несколько дней достигла Италии, за которой последовала остальная Европа и, в последнюю очередь, американский континент с севера до юга. Как будто взорвался пороховой заряд – болезнь сумела обогнуть всю планету. Из подобия локального землетрясения, стремительно наступая, она превратилась в своеобразную ударную волну, накрывшую весь мир, вспышку, заставившую миллиарды людей прекратить работать, перемещаться, участвовать в коллективных мероприятиях, посещать бары и рестораны, иначе говоря – засесть взаперти, не имея иной перспективы, кроме как неопределенное время дожидаться, когда бедствие сойдет на нет. Жесткие ограничения, принуждающие к совершенно новому образу жизни, ощутили на себе и мы. Нежданно-негаданно нас постигла участь кротов в людском обличье, которые бродят туда-сюда по своим норам, удобным или не очень, а между тем значительную часть экономической машины парализовало. Произошел внезапный и всеобщий коллапс.

Это было так неожиданно, настолько выбивало из колеи и обретало столь невероятный масштаб, что никак нельзя было ограничиться констатацией факта: какой-то патоген почти молниеносно заморозил чуть ли не всю нашу деятельность, индивидуальную и коллективную. Событие такой важности происходит приблизительно раз в столетие, так что его просто необходимо было представить носителем некоего смысла, если не сказать – послания. И вот вместо благотворной паузы и погружения в себя, которые должны были помочь нам лучше справиться с психологическим потрясением, оно принесло совсем другое явление, быстро ставшее бесконтрольным: всенаправленный словесный поток. Люди, которых во всем ограничили, тотчас испытали потребность в самовыражении, неутоленную жажду слова, особенно заметную в кризисные периоды. Эта тяга получила двойное проявление: констативное и проективное.

Первое приняло квазирелигиозную форму покаяния. Все человечество разом встретилось с собственными грехами лицом к лицу. Мы почти в один голос начали признавать безмерность наших проступков. Этот огненный смертоносный бич полагалось воспринимать как очевидный признак болезни цивилизации, сбившейся с пути, нашей слепоты, безответственности. Мы позволяли себе переступать черту, предавались гордыне, а этот вирус, не терпящий границ, высветил неправильности глобализации, наш внутренний эгоизм, клиническое безумие наших экономических систем. Микроскопическая частица одновременно обнажила тщеславность нашего стремления к всемогуществу и долго преуменьшавшуюся степень нашей уязвимости. Также мать-земля, сама совесть, в последний раз предупреждала нас – в числе многих и многих наставлений – о пагубных последствиях вырубки лесов, неограниченного наступления городов на сельские районы, слишком тесного соседства с естественными видами, которым лучше бы оставаться в стороне от нашей бетонированной жизни. Оказалось, что охватившая мир пандемия словно усадила всех за один большой круглый стол, – круглый, подобно Земле, – но на каждого навела курсор, чтобы судить о происходящем можно было в некотором смысле по себе, находя подтверждение давно высказанным и вполне справедливым мыслям, не встретившим, как видно, должного понимания. Кто-то почти с наслаждением или же довольно бесстыдно возрадовался – мол, я во всем был прав. С другой стороны, в начале весны расцвело новое племя – специалистов по «миру после».

Эти не скупились на красноречие, выступая в роли новых жрецов, которые хором подхватывают формулировки, зачастую заимствованные из немудреного морализма – например: «Мы все живем на одной планете», – или призывают «проявить альтруизм», обратиться к «новому гуманизму» и сыплют другими подобными штампами. Нашлись те, кто принялся по пунктам излагать всевозможные программы, которые надо срочно принять, – и будет нам вечное счастье. Не говоря о некоторых крупных политиках и экономистах, не стеснявшихся переобуваться на ходу. Певцы «интегральной приватизации» общества стали пламенными защитниками жесткой регуляции, вопиющими о необходимости «переопределить основы капитализма», установить принципы солидарности или же промышленного и монетарного «суверенизма». Такая «возгонка» мнений, проявившаяся в уверенных заявлениях и нормативных предписаниях, – вместо востребованной разъяснительной практики, – породила настоящую какофонию, которая только усилилась в социальных сетях, напомнивших гигантские эхо-камеры с невероятным оглушающим эффектом. В действительности мы настолько синхронизировались в реальном времени, что единый ритм удалось придать и нашему сознанию, – таково одно из незримых воздействий разнообразных цифровых потоков, беспрестанно формирующих наше существование.

А ведь следовало – и по-прежнему следует – найти слову совсем другое применение, исходя из совершенно иной логики – свидетельствования. Нужно описывать ситуации, взятые из опыта «на местах», там, где бич нашего времени дает о себе знать наиболее жестоко: в больницах, на предприятиях, в школах, в бедных домохозяйствах, заброшенных пригородах. Именно этого не хватило нам в последние десятилетия – рассказов, которые звучали бы вразрез с потоком разглагольствований, маскирующих реальное положение, отвечающих разного рода интересам и в конечном счете формирующих наши представления. Будь мы по-настоящему внимательны к этому поучительному контрдискурсу, то наверняка жили бы в менее нездоровых обществах. Ведь этот кризис в первую очередь выявил все недостатки медицины, негативные следствия продолжающегося оттока инвестиций в государственное обслуживание, ценность многих редко замечаемых профессий, определяющих, однако, нормальное функционирование общества; показал он и степень неравенства или неспособность некоторых мировых регионов достойно справляться с подобными испытаниями. Случившееся потрясение мирового масштаба отражает прежде всего меру нашей бездеятельности и несостоятельности, как и все вытекающие из них осложнения и тяготы. Свидетельствовать – значит открывать окружающим глаза на то, что неизвестно большинству, чего они не видят, ведь все это – в силу нарушения элементарных прав, с которым сталкиваются отдельные граждане или целое сообщество, – требует предания огласке. В этом отношении нам следовало бы неизмеримо внимательнее прислушиваться к сообщениям из глубин повседневной жизни, где зачастую можно почерпнуть более содержательный опыт, чем у многочисленных записных экспертов. Все эти «протоколы» должны войти в основное руководство по общественной практике, – далекой от иллюзий и идеологических шор, – которая заявит о себе как политика свидетельствования.

Такая политика первым делом защищала бы ряд принципов, относимых к фундаментальным и даже больше – насущным: уважать достоинство и неприкосновенность личности, заботиться о гарантиях всеобщего равенства и справедливости, содействовать тому, чтобы каждый мог раскрыться как можно полнее, не загрязнять биосферу и соблюдать личную гигиену. Задача – создавать условия для приведения того, что существует сейчас, в максимальное соответствие сугубо моральным требованиям. Для этого необходима двойная терапия: нужно регулярно проводить диагностику и повсеместно – через множество конкретных действий – заниматься как латанием, так и врачеванием ран нашего общества и искоренением его недостатков. Такова политика настоящего, иначе говоря – гуманистическая, поскольку она перво-наперво опирается на положение дел в том или ином месте и не стремится подогнать реальное под заранее определенные концепции, а, наоборот, приводит действия в соответствие с суровыми реалиями времени. Все это далеко от будоражившего нас в последние годы – и так умело стимулированного цифровой индустрией – увлечения будущим, берущего начало одновременно в отрицании реальности и в непрерывном