Я не прощаюсь - Хан Ган

мне в комнату она больше не приползала, но спать я всё так же не могла. Больше не от чего было бежать, но мне так же хотелось умереть.

И как-то раз перед рассветом я пришла сюда.

Просто я внезапно вспомнила о моём тебе обещании: что найду землю для рассадки деревьев.

День был туманный. За десять лет бамбуковый лес стал ещё выше. Сначала виднелись только верхушки, но когда полусумрак рассеялся и подул ветер, тёмные бамбуковые тела полностью выкарабкались из тьмы. Найти оттуда место, где раньше был дом отца, было не трудно. Их дом был единственным, где вместо ограждения были рассажены камелии, а посередине двора расположилась могила, вокруг которой низким прямоугольником были сложены камни. За обросшей травой селитрой на полях росла северная сазаморфа. Поля всё ещё окутывал туман, поэтому казалось, что они бесконечны.

Там всё и началось.

На следующий день я начала искать документы о деревне Сечхон. После того как я сходила в гости к одной бабушке, которая запечатлела всё своими глазами, я прочитала статью, где предполагалось, что, возможно, тысячи тел убитых людей, которые сбросили в море, морским течением прибило к острову Цусима. Тогда же я и нашла материалы о брате мамы, которые она собрала. Потом я долго раздумывала о том, поехать ли мне на Цусиму, и о том, как мне понять, доплыли ли те тела семьдесят лет назад до острова, или же потонули где-то по пути.

Направление я выбирала, словно поворачивая штурвал тяжёлого корабля. Целыми днями я заполняла пропуски в собранных мамой материалах. Когда я просчитывала, каким морским путём, потом автобусом, а потом и поездом мама добиралась в 1960 году до Тэгу и Кёнсана, мне начало казаться, что я схожу с ума.

Днём я строгала дерево в мастерской, а ночью читала показания очевидцев. Я сопоставила информацию о разных погибших и приняла решение. Я делала копии отчётов американской армии, которые рассекретили пятьдесят лет назад, прессу того времени, списки заключённых без суда на Чеджудо людей в 1948 и 1949 годах и документы о происшествиях во время массовых убийств членов движения Подо. Материалы скапливались, обрисовывалась картина, и я чувствовала, как меняюсь. Меня уже совсем не шокировало то, что человек может сделать с другим человеком… Из моей души будто вырвали кусок, оставив пустоту, и льющаяся из этой пустоты кровь уже не была красной и не бежала мощным потоком. В этой пустоте копошилась боль, которая прекратится, только если я остановлюсь…

Тогда я поняла, что мама тоже через это прошла. Просыпаясь с утра от кошмаров, умываясь и смотря в зеркало, из моего лица сочится нечто, что когда-то чётко поселилось в её выражении. Меня удивляло то, что каждый день возвращался солнечный свет. Мне снился сон, где я шла в лес, до ужаса ярко освещенный. Отражавшийся от листьев свет накрывал всё вокруг тысячами бликов. Кости внутри того круга, согнувший колени низкий человек в яме под взлётной полосой – и не только он, но и другие люди – их плоть и лица виднелись мне в иллюзии, создаваемой тем светом. Образ их был не чёрно-белый – их одежда была покрыта свежими пятнами крови, словно они лишь недавно были живы – их плечи, руки и ноги, стёганные мягкой плотью.

Я больше не понимала, что изначально представляла из себя моя жизнь. Мне потребовалось много сил, чтобы вспомнить, зачем я живу. И вспомнив, я каждый раз себя спрашивала: «Куда я спускаюсь? Кто я теперь?»

То, что той зимой на острове убили тридцать тысяч человек, а на следующий год на материке погибло ещё двести тысяч – не совпадение. Это был приказ американского военного правительства – стереть коммунистов, и тридцати тысяч человек на Чеджудо им было недостаточно, а молодая ультраправая молодёжь с севера, у которой накопилось достаточно и желания, и ненависти, чтобы исполнить приказ, пройдя двухнедельную подготовку, напялила на себя полицейскую и военную форму – и отправилась на остров. Они перекрыли береговую линию, ограничили прессу, приставляли стволы ружей к новорождённым. Это безумие не запрещалось и – даже напротив – поощрялось, поэтому погибло полторы тысячи детей младше десяти лет. Не успела иссохнуть кровь этой резни, как разразилась война, в которой они делали в других городах всё то же, что и на острове: двести тысяч человек увезли на грузовиках, арестовали, расстреляли и тайно похоронили, а потом не разрешали искать останки. Якобы война ещё не кончилась, это лишь перемирие, а за чертой перемирия всё ещё враги. Семьи погибших клеймили коллаборационистами, стоило им только открыть рты, так что люди молчали, боясь клейма. И так было десятки лет, пока в ущельях, шахтах и под взлётной полосой не нашли кипы черепов и бус. Кости всех погибших до сих пор погребены там.

Кости всех погибших детей.

Детей, которых убили ради истребления.

Ночью, думая о детях, я вышла из дома. Был октябрь – обычно в эту пору не бывает тайфунов – но по лесу пробежался шквал ветра. По небу расхаживали то поглощающие, то выплёвывающие луну облака, звёзды светили кучкой, словно сейчас упадут, все деревья колыхались, словно их вот-вот вырвет с корнями. Ветер трепал ветки – они напоминали мятущееся пламя – и вздул мой джемпер, как шарик, словно пытался проникнуть внутрь меня. Вкладывая в каждый шаг силу в попытках выдержать ветер, в один момент я осознала, что это они. Они пришли.

Мне не было страшно. Совсем нет. Я была так счастлива, что перехватило дыхание. В этом странном экстазе, где не разобрать, страдание ли это или же восхищение, навстречу мне шли люди в облике холодного ветра. Словно тысячи прозрачных игл пронзали моё тело, я прочувствовала, как в меня втекает жизненная сила – как будто переливают кровь. Наверное, я была похожа на сумасшедшую или, может, действительно сошла с ума. Меня одолевало пространное и неистовое счастье, от которого разрывалось сердце. И тогда я подумала: «Теперь мы с тобой можем начать задуманное».

* * *

В снегу я ждала,

Пока Инсон продолжит говорить…

Точнее, пока она не замолчит.

* * *

Оставшийся за спиной лес был погружён в тишину. За несколько километров послышался звук ломающихся веток.

Держа двумя руками свечу, Инсон положила голову на снег и пробормотала:

– Как вата.

Свет утонул в снежных стенах, и вокруг стало ещё темнее. Падающие пред моими глазами снежинки окрасились в цвет, близкий к пепельному. Светились лишь те, что падали над Инсон. Накинув из-под пальто капюшон дафлкота, я тоже легла