Выцветание красного. Бывший враг времен холодной войны в русском и американском кино 1990-2005 годов - Елена Гощило

советская жестокость теперь просто переориентировалась на капиталистическую эксплуатацию. Та же тревога была более четко выражена в характеристике Кодорова в «Миротворце». Кроме того, этот выпуск новостей подчеркивает роль Америки в противостоянии между лондонцем Святым и его русскими антагонистами, одновременно позволяя впервые увидеть трусливого как зайца лидера-реформатора Карпова, который неспособен справиться с внутренним кризисом и явно незнаком со стилем президента-мачо. Бессилие президента, по-видимому, обусловленное сговором Третьяка с армией и мафиозной властью, напоминает о той потребности президента России в директивах Америки, которая подчеркивалась в «Самолете президента». Позже реплика, которой Святой представляется Карпову, усиливает впечатление покровительственного характера внешней политики Америки: «Президент Карпов, я ваш друг. Я хочу помочь вам уничтожить Третьяка». Непосредственно перед этим такое вмешательство в российские внутренние дела со стороны американского героя оправдывается на национальном уровне посредством телевизионного репортажа, транслируемого в аэропорту в тот момент, когда Расселл ожидает вылета из Москвы; диктор говорит, что «в одночасье толпа напала на несколько компаний, связанных с Америкой», и ранила четырех американцев, вызвав немедленную эвакуацию всех граждан США. Еще один репортаж той же женщины-репортера, снова показанной на фоне Красной площади, предшествует грандиозному финальному триумфу Карпова над Третьяком и успешной демонстрации холодного синтеза, осуществленной при помощи Святого. Эта телепередача, подробно рассказывающая о том, что означает грядущее публичное мероприятие для всех заинтересованных сторон, кажется, включена в фильм исключительно для раскрутки темы «борьбы жизни и смерти за будущее демократии в России», стоящей «на грани второй революции» и восстановления своей значимости в глазах демократического Запада[254]. Короткая реплика, произнесенная закадровым голосом, добавляет, что и Третьяки, и коварный генерал Скляров (Л. Е Прыгунов) будут ожидать суда в Лубянской тюрьме, ранее находившейся в ведении КГБ.

Между этими выпусками новостей Третьяки как персонажи предсказуемо приобретают не развитие, а лишь больший карикатурный резонанс. То ли преднамеренно, то ли случайно в сценарий оказалось включено напоминание о гнусной фигуре из пропагандистского мультфильма периода холодной войны. Когда Третьяк связывается со Святым по электронной почте, чтобы предложить ему сделку, он обращается к Темплару как к «Человеку-мухе» (поскольку тот зарекомендовал себя как хороший альпинист) и, прежде чем подписаться «Борис Паук», приглашает его к себе сообщением «Пожужжи мне». Маловероятно, что человек, не говорящий по-английски, способен на такую игру слов, но еще более забавно то, что выбранное им – или, точнее, сценаристами – имя вызывает в памяти злодеев из телевизионного «Шоу Рокки и Буллвинкля» 1960-х годов – Бориса Баденова и его сообщницу Наташу Фатале, которые шпионили за вымышленной страной Поттсильванией, часто воровали технологические секреты и всевозможными способами пытались захватить Америку[255]. Но, очевидно, кто бы ни выбрал псевдоним Борис, он мог это сделать и без намеков на мультфильм, поскольку и Нойс, и Хенсли во время своего визита в Россию могли слышать о другом Борисе – Березовском, знаменитом олигархе 1990-х годов, который установил особые отношения с президентом Ельциным и его дочерью, имел беспрецедентное влияние на правительственные решения и использовал свои деньги в политических целях [Boris Berezovsky 2014]. Если же они действительно намеревались напомнить о телевизионных злодеях, то, несомненно, они хотели всего лишь переработать коллизии холодной войны, а не разоблачить мультяшную несостоятельность своих русских. И все же с самого своего появления на экране в тот момент, как вслед за электронной перепиской происходит первое знакомство героя с обоими Третьяками, русские всего лишь демонстрируют свою плохую хватку. Беседуя с вызывающе дерзким Темпларом, замаскированным теперь под гомосексуального (и чудаковатого) немца, Третьяк-старший за сигарой и чашкой кофе излучает холодную и изощренную угрозу. Узнав от Святого (притворяющегося своим же собственным менеджером), что наемный вор не является агентом ни ЦРУ, ни Ми-6, он сразу же отвечает: «Хорошо. Тогда никто не будет возражать, если я убью его». Затем он добавляет: «О да, я могу убить и вышвырнуть этого человека, даже несмотря на металлоискатели, даже в этом зале ожидания». Свое намерение похитить формулу Третьяк оправдывает с помощью той клишированной фразы, которая всегда вертится на языке каждого экранного русского фанатика, но почему-то до сих пор еще не звучала в фильмах: «Это не для меня, а для матушки-России»[256]. Темплар сознательно опровергает это циничное оправдание словами: «Но вы же и матушку-Россию хотите, мистер Третьяк», – на тот случай, если для кого-то мегаломанские планы Третьяка захватить страну еще не очевидны. Даже если зрители не думают о Борисе Баденове, то, несомненно, сравнение с бесчисленными и однообразными элегантно зловещими злодеями бондианы здесь неизбежно.

Переодетый Темплар провоцирует своих противников, Третьяка и Илью

В то же время, вызывая новые сомнения в мачизме Ильи, сцена завершается мирным соглашением отца и сына – несмотря на напряженные отношения между ними. Едва вторгшись в пространство этой пары, Святой бросает Илье: «Твоя длинная красивая трость идет твоим красивым глазам», а затем предлагает русскому юнцу помаду и блеск, которыми сам накрасил себе губы. Усиливающее уже очевидный гомоэротический подтекст обращение Темплара выглядит здесь запоздалым ответом на предшествующие сексуальные оскорбления Ильи[257]. Что еще интереснее, это также создает определенную игру с мужской индивидуальностью героя, и несомненно, что Энтони Лейн в первую очередь имел в виду именно этот момент, когда подробно комментировал: «Лицо Килмера всегда кажется слегка опухшим <…>; добавьте призывно полуоткрытые губы, и вы получите волну переменного сексуального тока. Иногда он кажется практически трансвеститом…» [Lane 2002: 184]. Как и в случае с отсылкой к «Шоу Буллвинкля», трудно сказать, насколько сценарий рассчитывал использовать андрогинную привлекательность Килмера – не в последнюю очередь потому, что на эту роль рассматривались и другие актеры. Но очевидно, что гомоэротическое напряжение между Темпларом и Ильей заложено в сценарии так же, как и в кастинге; кроме того, оно напоминает скрытый гомоэротизм многих бадди-фильмов, где подобный подтекст ощущается в нарочито гетеросексуальной отваге героев. Аналогичным образом, здесь (равно как и в сцене, где Килмер загримирован под южноафриканского поэта) «высвобождаемая» личность Святого заключена в рамки многочисленных сцен его ярких гетеросексуальных любовных приключений, а также увлеченного отыгрывания других образов. Следовательно, создатели фильма не только подтверждают нормальную сексуальность Темплара, но и прибегают к двойному стандарту, редуцируя скрытую гомосексуальность Ильи к еще одному аспекту его непривлекательности. Далее сцена завершается обращенной к Илье покровительственной репликой Святого: «Пока, сынок», которая звучит в унисон с уже знакомым отцовским приказом Третьяка: «Садись. Слушай и учись»; Темплар, как гражданин мира, добавляет к этому: «Ах, молодость». Тем не менее, как только Святой уходит, Илья демонстрирует, что,