Пловец Снов - Лев А. Наумов

рука сразу оказалась на её попе. Сама собой. А вот над тем, где разместить левую, пришлось задуматься. Но вдруг всё исчезло.

Горенов пришёл в себя уже на улице. Час был ещё не поздний, хотя на ясном небе давно повис ночной диск. «Луна успокой меня – мне нужен твой свет. / Напои меня чем хочешь, но напои. / Я забытый связной в доме чужой любви. / Я потерял связь с миром, которого нет», – то ли слышал, то ли напевал он. В доме Надежды действительно витала чья-то любовь. Наверняка знакомая, но совсем чужая. Настолько чужая, что Георгий даже не мог её узнать.

Четверостишье звучало по кругу снова, снова и снова. Горенов не заметил, как в нём деликатно изменилась вторая буква. Вокруг раздавалось: «Лена, успокой меня…» Он удивился, но ещё больше вопросов вызывало, почему прохожие бросали на него то ли гневные, то ли раздражённые взгляды.

13

Однажды, когда дочь была ещё совсем маленькой, Надя гуляла с нею в коляске, и к ним подошла старуха. Она с улыбкой взяла Леночку за ножку и сказала ей: «Бабуля! Бабуля… Узнаёшь меня?» Мать тогда страшно перепугалась. Схватив ребёнка в охапку, она побежала прочь, даже не заметив, как ужасная незнакомка растворилась в воздухе, источая болотный запах. Так жена описывала произошедшее потом.

Гореновы только переехали. Жили, кажется, ещё у Бориса. После этого случая Надя долгое время настаивала, что нужно срочно возвращаться в Таганрог, и отказывалась лишний раз вспоминать произошедшее. Георгий же радостно подтрунивал над ней, повторяя, что это – единственное мистическое событие в её жизни. Казалось, реакция жены его изрядно забавляла. Ей же было не до смеха.

С тех пор Надежда боялась старух. Как мать Белоснежки. На самом же деле муж завидовал и очень сожалел, что не отправился тогда гулять с ними. Это могло бы стать одним из первых его столкновений с метафизикой города. Впоследствии Горенова начала сомневаться в реальности странной встречи, относя свои сумрачные воспоминания на счёт усталости от маленького ребёнка. Георгий же верил в старуху безоговорочно и представлял себе её так, словно не Лена, а он лежал в коляске.

Почему-то сейчас в сознании вертелась именно эта история, несмотря на то что думать следовало о другом. Горенов был крайне напряжён и сосредоточен, шагая по вечернему городу. К чему вспомнилась эта бабка? Может, и ни к чему. А может, она имела самое непосредственное отношение…

Почтальон Марья Сергеевна считала себя патриотом, а потому пробивала все посылки и бандероли на пятьдесят, сто, а иногда и на сто пятьдесят граммов «дороже». Кто проверит? А главное, кто посмеет её за это осудить?! Всё для Родины! Ведь почта – дело государственной важности, как объяснили ей сорок с лишним лет назад, принимая на службу. Тех людей уж нет давно, а она всё здесь, на посту, помнит…

Приходящих «отправлянтов» и «посылантов» – так называл людей покойный муж Марии Сергеевны – она воспринимала в качестве чужеродных, а то и попросту враждебных элементов. Посетители почты обречены были слышать адресованное как бы не им приветствие: «Эй, Люсь, смотри-ка, эмигранты пожаловали». На этих словах почтальонша с гордым видом покидала рабочее место, оставляя окошко пустым. Подождут!

Как человек рассудительный, она не удивлялась, когда ей хамили в ответ. Это было даже хорошо, поскольку укрепляло фундамент её партизанской деятельности. То, что Мария Сергеевна брала с людей лишние деньги – своего рода компенсация за вредность, которую она, благородная душа, клала не в собственный карман, а в казну. Как же ей нравилось слово «казна»! Слышалось в нём что-то сурово-фатальное от «казни» и тёплое, детское, от «козы». Но важнее, что оно отдавало прошлым, теми временами, когда почтальонша была молодой.

Да, пусть Марью Сергеевну никто не похвалит, но мало ли их, бесславных героев русской земли? Достойно ли искать благодарности и одобрения? Нет! Ведь главное – она сама знает, какую пользу приносит. При этом уличить её невозможно. У эмигрантов же денег куры не клюют, потому они дома отправления не взвешивают, а в почтовом хаосе проверить нельзя решительно ничего. Масса на коробках и пакетах до сих пор пишется от руки и затем вносится в проклятый компьютер.

Фантазия Марьи Сергеевны подпитывалась несовершенством родной организации, дававшей всё больше поводов поиздеваться над людьми. Она не разносила извещения, в особенности о посылках из китайских магазинов. Экономила бумагу, спасая леса Сибири. Совсем обалдели: своё, русское надо брать! А уж если нерасторопные «покупайцы» – это слово было уже её собственным неологизмом, муж ушёл задолго до того, как товары из Поднебесной наводнили почту – не приходили за своими приобретениями, она не отправляла их обратно. Зачем родимую контору нагружать всякими глупостями? Дел, что ли, других нет?

Сначала Мария Сергеевна раздражённо выбрасывала такие посылки, но потом сообразила: есть же приюты и дома престарелых. Их обитателям чехлы для айфонов тоже не были нужны, однако благодарили её там искренне и горячо, ей нравилось.

Бывали случаи, когда взволнованные «покупайцы» всё-таки спохватывались спустя месяц и более. Они начинали интересоваться, а то и требовать. Мария Сергеевна спокойно отвечала: «Вы б ещё позже проснулись. Давно уехали ваши мандавошки. Собрали чемоданы и уехали». Люди разводили руками, говорили, дескать, не было даже извещений…

Китайцев она вообще недолюбливала. То, что такая великая организация, как Почта России, теперь по большей части занята доставкой пакетов оттуда, вызывало у неё яростное негодование. Но больше всего жители Поднебесной расстраивали Марию Сергеевну своей непроходимой тупостью. Стоило им перепутать местами, например, отчество и фамилию адресата, как вместе с посылкой заказчик обязательно получал комментарий вроде: «Передайте своим чукчам, пусть писать научатся».

Однако Горенов сейчас шёл к ней вовсе не из-за того, что она была плохим почтальоном. В сущности, он об этом, может, и не догадывался. Георгий столкнулся с Марией Сергеевной совершенно случайно, когда ему понадобилось отправить маме письмо. Решил так старомодно поздравить её с днём рождения. Он зашёл на почту за конвертом и марками. Старуха сидела за столом, усталая, злая, будто смертельно обиженная кем-то неуловимым, кто только что ей нахамил и сразу ускользнул в дверь, через которую вошёл Горенов.

Стол Марии Сергеевны был завален книжным шлаком. Издания потрёпанные, читанные неоднократно либо ею самой, либо она ещё и распространяла их среди своих близких. Тогда Георгий не знал, что у неё никого не было. Ни родных, ни друзей, и проведать никто не приходил, а мобильный телефон если и имелся, то молчал постоянно.

Зачем несколько раз читать