Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова

— Ну, вот! И зачем я у Елены Павловны просил художника?

— Мадам Мишель тоже покровительствует живописи, — сказал брат. — Так что все правильно. А тете Мэри я могу написать.

— Давай! — согласился Саша.

Никса кивнул.

— Хорошо.

— У меня есть еще одна идея на день рождения мамá, — сказал Саша. — Понадобится тонкая проволока, легкая вощеная или папиросная бумага, клей, фольга и плоская свечка, как у католиков. Или тряпочка, пропитанная маслом для ламп. Можно это найти?

— Думаю, да, — сказал Никса.

Материалы достали к вечеру понедельника. Испытания организовали на пляже Финского залива.

Солнце садилось, опускались сумерки. Воздух пах хвоей, морем и немного водорослями.

Больше всего Саша боялся, что конструкция окажется слишком тяжелой и не полетит. Вторым страхом было спалить все напрочь.

Первый кошмар был актуальнее для вощеной бумаги, а второй — для папиросной.

Начать решили с последней.

За старшими братьями увязался Володя. Без Гогеля с Зиновьевым тоже не обошлось, ибо детки честно признались, что собираются играть с огнем.

Больше всего Сашу поразил Григорий Федорович, принявший в мероприятии весьма заинтересованное участие.

Помня, что сила Архимеда пропорциональна объему, а масса бумаги — площади, Саша решил сделать фонарик побольше, чтобы выиграть в подъемной силе. Воздух, конечно, тоже что-то весит, но гораздо легче бумаги. Так что высота фонарика получилась метра полтора.

Бумага, конечно, не рисовая, как по науке, но папиросная даже легче. Только бы не загорелась!

У свечки то ли не хватило мощности для правильного нагрева, то ли она оказалась тяжелее, чем надо, то ли у экспериментаторов не хватило терпения дождаться, пока воздух прогреется. Так что остановились на пропитанной маслом тряпочке.

Фонарик держали господа генералы, с некоторым трудом отогнав на безопасное расстояние драгоценного цесаревича. А Саша, как менее ценный кадр, орудовал со спичками.

Тряпочка загорелась, фонарик заполнился горячим воздухом буквально за пару минут, величаво стартовал из генеральских рук и медленно, покачиваясь на ветру, поплыл вверх в сторону моря.

— Летит! — радостно заорал Володька.

— Обычный монгольфьер, — прокомментировал Никса.

Но явно был рад до смерти.

Ветер был не сильным, но при каждом наклоне пламя норовило достать до бумаги.

Саша смотрел на это с замиранием сердца.

Глава 23

Фонарик поднялся над вершинами прибрежных сосен, порыв ветра положил его почти набок, и бумага вспыхнула.

Сгорел он за секунды, и проволока с остатками горелки спланировала куда-то в Финский залив.

Володька издал вопль разочарования. Никса вздохнул.

А Саша живо представил себе высочайший императорский указ. Что-то типа: «Мы, государь и император всероссийский Александр Второй в целях защиты имущества и жизней наших любезных подданных всемилостивейше повелеваем: так называемые небесные китайские фонарики повсеместно строжайше запретить, по причине их повышенной пожароопасности».

— У тебя был второй вариант, — напомнил Никса. — Из вощеной бумаги. Давай запустим.

Вощеной бумагой Сашу обеспечил деловой партнер Илья Андреевич Шварц. Оказывается, в нее принято заворачивать порошки в аптечном деле.

И Саша представил, как припашет к производству фонариков помощников Шварца. Интересно только, что произойдет раньше: упомянутый указ или открытие дополнительной мастерской при аптеке.

Надо бы, конечно, инструкцию написать: в городе не запускать, вблизи лесов не запускать, в ветряную погоду не запускать, от деревянных строений держаться подальше. Но все равно же найдется идиот, который запустит прямо рядом с газохранилищем. И будет большой «Бум». И указ: смотри выше.

Саша развернул фонарик из вощеной бумаги и намотал на проволоку дополнительную промасленную тряпку, чтобы увеличить мощность горелки. Насколько именно вощеная бумага тяжелее папиросной он представлял очень приблизительно.

Гогель с Зиновьевым держали фонарик, пока он поджигал. Вощеный вариант реагировал медленнее, ждать пришлось дольше, но в конце концов и его потянуло вверх. И он очень лениво поплыл в небо.

— Получилось, — сказал Никса.

— Улитка на склоне, — припечатал Саша.

— Но летит же! — вмешался Володя.

Зато более тяжелый вариант меньше качался от ветра и вообще вел себя устойчивее. А чем выше поднимался, тем быстрее летел.

Он поднялся над морем и полетел куда-то в сторону Финляндии, сияя пылающим углем на фоне первых вечерних звезд. Пока не превратился в красную точку.

И Саша оптимистично подумал, что с вощеным фонариком всемилостивейший указ появится позже.

Этот вариант и решили запустить на матушкином ДР.

Утром Саша исполнил под фортепьяно «Балаган».

Записывая текст и ноты по просьбе общественности, не забыл сказать, что под гитару лучше, и пообещал основные события вечером.

Никса красиво написал на фонарике:

«Милой Мамá от Саши и Никсы, 27 июля 1858».

Запуск запланировали на половину десятого вечера, сразу после заката.

Когда фонарик поплыл вверх, темная надпись четко выделилась на его боку.

Мамá сначала обняла Сашу, а потом Никсу.

В глазах ее стояли слезы.

В среду пришло письмо от дяди Кости:

«Саша, а ты не мог бы записать твои стихи для „Морского сборника“?»

«„Морской сборник“ печатает стихи? — удивился Саша. — А гонорары платит? И можно сразу мне, а не Зиновьеву с Гогелем?»

Однако тексты послал, не уточняя их происхождение.

«Такие печатает, — ответил дядя Костя. — Только не в ближайшем номере. Чтобы не отдавать слишком много страниц одному автору. И под псевдонимом, чтобы не раздражать твоего папá. Гонорары платим, не обидим. Да, лично тебе».

«Папá поймет», — написал Саша.

«Это ничего. Главное, чтобы имя не мелькало».

В тот же день Никса поделился «Колоколом». Точнее первыми номерами сего года.

Саша начал читать и обалдел. Автор не то, что не называл папá «хуйлом», он его даже «сказочным долбоебом» не называл! Там «Государь» было на каждой второй странице! А самым грубым обращением к царю: «Александр Николаевич!»

А уж знаменитая статья «Через три года» (которая «Ты победил, Галилеянин!») содержала наглую неприкрытую лесть и сравнивала папá не много, ни мало, а с Иисусом Христом.

«Мы имеем дело уже не с случайным преемником Николя, — писал Герцен, — а с мощным деятелем, открывающим новую эру для России… Имя Александра II отныне принадлежит истории; если б его царствование завтра окончилось, если б пал под ударами каких-нибудь крамольных олигархов, бунтующих защитников барщины и розог — все равно. Начало освобождения крестьян сделано им, грядущие поколения этого не забудут!»

Нет, это писал не какой-нибудь придворный подхалим!

Это писал опальный изгнанник Герцен Александр Иванович в полностью запрещенном «Колоколе»!

Так это его декабристы разбудили?

Оппозиция Его Величества!

Такая оппозиция должна сидеть в парламенте на зарплате, а не по Лондонам шляться.

Это он —