Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дядя Костя, — писал Саша. — Я начал читать „Колокол“, и я ничего не понимаю. Зачем он вообще запрещен? Автор ни одного грубого слова о Папá не написал. Автор исключительно вежлив и политкорректен. Автор превозносит все наши начинания. Ну, зачем стрелять себе в ногу и лишать себя такой поддержки, когда у нас в губернских комитетах крепостник на крепостнике сидит и крепостником погоняет?»
«Автор превозносит не только наши начинания, но и господ декабристов, — в тон ему ответил дядя Костя. — Автор написал очень жесткий фельетон о Мамá (твоей бабушке). Ты, наверное, не добрался еще. Называется „Августейшие путешественники“. Про то, что она колесит по Европе с огромным двором и везде снимает по три виллы, потому что в одной все придворные разместиться не в состоянии. Что каждый ее переезд равняется для России неурожаю, разливу рек и двум-трем пожарам.
И, наконец, автор — республиканец и социалист».
«Декабристов Папá простил, — отвечал Саша. — Да и дела это давно минувших дней. Про бабиньку пока не читал и, наверное, мне бы было за нее обидно. Но, кто же путешествует, поражая роскошью, достойной арабского шейха, когда твоя нищая страна разорена войной, а крестьяне до сих пор сохой пашут? Как лидер левой оппозиции Герцен и должен обличать власть имущих за неприличное мотовство, это ему по должности положено.
А то, что он социалист… так мало ли у кого в голове какая каша — это же не повод для выдавливания в Лондон!»
«Бабиньке твоей попробуй это объяснить, она никогда дальше Петергофа в глубь России не уезжала, — писал дядя Костя. — А декабристы, которые нарушили присягу, у твоего Герцена герои. И самые славные — пятеро повешенных, среди которых убийца Каховский. Про ужасный социализм, кажется, не я говорил.
„Путешествие из Петербурга в Москву“ прочитал? Тоже разрешить прикажешь, Сен-Жюст?»
«„Путешествие“ читаю, — отвечал Саша. — Оно просто по пунктам описывает все те проблемы, которые собирается решить Папá. Книга бичует крепостное право — Папá собирается его отменить. Радищев критикует суды — Папá планирует судебную реформу, автор обличает обычай с детства жаловать дворянам чины — но разве Папá не собирается отменить и это?
Нельзя пренебрегать таким сильным и эмоциональным пропагандистским произведением!
Его не запрещать надо, а включить в школьную программу. Конечно, после разбиения на абзацы.
Но до того, как потеряет актуальность!»
«Саша, откуда ты знаешь про судебную реформу?»
— поинтересовался дядя Костя.
«Кажется слышал где-то».
* * *
Герцен поморщился и прикрыл окно. Хваленый район Патни с «чистым воздухом и открытыми пространствами, любимое место отдыха лондонцев». До центра ехать по железной дороге или на омнибусе. А запах с Темзы доходит даже сюда.
Это началось еще в июне, после тридцатиградусной жары. Еда портилась, нечистоты разлагались, и трупы животных и людей гнили прямо в реке. К сладкому запаху разложения мешалась вонь от навозных куч. Заговорили о случаях холеры и брюшного тифа.
К реке подойти было вовсе невозможно: рвало от одного запаха.
— Решат они проблему, — сказал Огарев. — Саш, ну ты же знаешь англичан! Уже проект новой канализации опубликован.
Соратник и лучший друг сидел за фортепьяно, изучая рукописные ноты, недавно присланные из России.
Да, этих англичан за годы эмиграции Александр Иванович изучил неплохо.
Сначала он снимал в Лондоне квартиры, но нигде не мог задержаться больше, чем на несколько месяцев.
Ну, как у нас в России принято проводить воскресенья? Приглашаем друзей, садимся за фортепьяно, поем хором застольную, шутим, смеемся, дискутируем о политике…
А эти англичане немедленно начинают стучать в стену. Ну, как так жить!
Они-то чем занимаются по воскресеньям? Спят что ли?
Никакой свободы вольному русскому революционеру! Будь, как все, тихим, скучным английским обывателем — и, может быть, и впишешься в их пыльный буржуазный мирок. Но, какой же русский оппозиционер хочет быть, как все?
Только, когда один из его друзей, любящий прогулки по Лондону, подыскал для него этот отдельный двухэтажный дом с садом, Александр Иванович смог почувствовать себя человеком с человеческими правами.
Но даже запах роз из цветника не спасал от вони Темзы.
И Александр Иванович с тоской вспомнил свое поместье в селе Васильевское в Рузском уезде. Сосны, нивы под ветром, липовую аллею, ведущую с господскому дому, тихие воды Москвы-реки и тонущее в них солнце. И леса, леса, куда летом он убегал с книгой, падал под дерево прямо в траву и часами читал Шиллера или Плутарха.
Что там сейчас? Бурьяном поросло?
Уехал из России Александр Иванович не пустым, а с полным портфелем ценных бумаг, полученных от продажи домов и залога имений. Не успел реализовать только имение в Костромской губернии, и Николай Палкин наложил на него арест. Равно как и на имущество матери Герцена Луизы Гааг.
Деньги, полученные от залогов и продаж, были внесены в Московскую сохранную казну, и под них получены билеты, которые он еще в Париже попытался обналичить у барона Ротшильда. Курс был ужасный и продавать пришлось за сущий бесценок.
Уважаемый банкир поверил Александру Ивановичу не вполне, видимо, приняв его за промотавшегося в Париже русского князя. И тут же в свою очередь попытался обналичить билеты через своего агента в Петербурге. Тут-то и выяснилось, что это никак невозможно из-за совершенно секретного решения российского правительства.
Однако, если бы барон Ротшильд отступал перед столь незначительными трудностями, как воля русского царя, он бы вряд ли стал бароном Ротшильдом. Тем более, что Николя Первому, как обычно, в очередной раз, очень нужен был кредит на Западе.
Так что Его Величество Император Джеме Ротшильд написал своему представителю в Петербурге Карлу Гассеру с наказом показать письмо русскому канцлеру Нессельроде.
А писал Император Ротшильд, что он знать не хочет, кому принадлежали билеты, что он их купил и требует оплаты или ясных объяснений отказа, но очень советует подумать о последствиях, учитывая хлопоты русского правительства о новом займе. И обещал всем раструбить о некредитоспособности этого самого русского купца 1-й гильдии по прозванию «Николай Павлович».
Сделал оное Его Величество Ротшильд, конечно, не бесплатно, а за пять процентов от суммы сделки. Александр Иванович и на 10–15 был готов согласиться. Однако для порядка выторговал еще процент.
И через месяц или полтора тугой на уплату петербургский
