Ветер с океана - Сергей Снегов

Вошел диспетчер с новой радиограммой. Березов извещал, что спасательные работы на «Коршуне» завершены, что в океане найдены мертвые Шмыгов с мотористом Сидельниковым на связке буев, и описывал, как погибла «Ладога».

— Теперь я иду, — сказал Алексей.

На улице было совсем светло. Алексей остановил машину неподалеку от дома, но не поднялся сразу наверх, а обошел дом садом: Елизавета Ивановна могла увидеть его из окна — пришлось бы объясняться без Ольги Степановны. Стараясь, чтобы шаги по лестнице не донеслись в квартиру Доброхотова, он тихо стукнул в дверь Соломатина. Дверь так же тихо раскрылась. Алексей вполголоса рассказал о несчастье, дал последнюю радиограмму Березова. Ольга Степановна, побледнев, положила руку на грудь. Алексей ожидал, что она станет договариваться, как держаться с Елизаветой Ивановной, сразу ли сообщать о горе или готовить к страшному известию исподволь. Но Ольга Степановна сказала:

— Алексей, пожалуйста… Я знаю, ты не способен что-либо скрыть. Что с Сережей? У него был такой голос…

Алексей помедлил с ответом.

— Он сам тебе скажет о своем состоянии.

— Он не скажет. Он будет щадить меня. Но ты скажи откровенно… Я боюсь одного: он не может не думать о том, что должен бы сегодня быть на месте Николая Николаевича.

Алексей сухо ответил:

— Ты должна радоваться, что Сергей сегодня не в океане. Можешь чувствовать себя счастливой.

Она чуть не крикнула:

— Да, радуюсь! Я женщина, не требуй от меня сверх того, на что я способна. Но могу ли я быть счастливой, если Сережа сейчас грызет себя? Ты подумал об этом?

Она стала вытирать слезы. Алексей печально сказал:

— Как разговаривать с Елизаветой Ивановной? Все спрашиваю себя об этом и все не могу найти ответа.

— Пойдем, Алексей, — Ольга Ивановна порывисто встала. — Не будем ни о чем заранее уславливаться. Одно наше совместное появление скажет Лизе больше, чем все осторожные подходы.

Алексей спускался на первый этаж позади Ольги Степановны. Она постучала в дверь. Елизавета Ивановна, открыв, радостно заулыбалась подруге. Но увидев, что за ней входит Алексей, Елизавета Ивановна вдруг схватилась рукой за стену, потом медленно, словно не держали ослабевшие ноги, отодвинулась в комнату.

— Я знаю — несчастье! — воскликнула она, обретя через несколько секунд голос. — Мне так странно отвечали из диспетчерской!.. Алексей Прокофьевич, ради бога!..

Алексей опустил голову. Ольга Степановна быстро сказала:

— Лизанька, родная моя! Да, несчастье… Помнишь, мы не раз с тобой гадали, как нашим в океане… Лизанька, милая, так все ужасно!

Елизавета Ивановна опустилась в кресло, вся побелев. Алексей подошел к ней.

— Сегодня ночь в Атлантике разразилась буря, Елизавета Ивановна. На «Ладоге» отказал двигатель, судно заливало водой…

Она протянула руку, с усилием прошептала:

— Покажи!..

Он дал ей радиограмму Березова.

Она прочла ее, посмотрела остекленевшими глазами куда-то вдаль, снова перечла радиограмму, рука, не выпускавшая листочка со страшным известием, упала. Елизавета Ивановна закрыла глаза, стала заваливаться набок. Ольга Степановна обняла ее, целовала, что-то шептала и плакала. Алексей стоял перед ними, понимая, что надо сказать что-то утешительное, — и одновременно сознавал, что любые слова будут оскорбительно малы. А Ольга Степановна все плакала, все обнимала Доброхотову, та тесно прижалась головой к ее груди, бессильно молчала…

Ольга Степановна сделала знак Алексею, чтобы он уходил. Он медленно повернулся, медленно пошел к двери, там остановился. Ольга Степановна жестом снова велела уйти. Он тихо удалился, постоял минуту в парадном. Снаружи вбежала Мария. Он показал рукой на дверь.

— Лиза в сознании? Кто с ней? Я взяла чемоданчик с лекарствами.

Он глухо ответил:

— С ней Ольга. Елизавета Ивановна молчит, а Оля плачет около нее. Оля попросила меня уйти.

Тогда и Мария заплакала. Она обняла мужа, опустила голову на его плечо, вся тряслась от рыданий. Алексей, молча сжав губы, подтолкнул жену к незапертой двери. Еще никогда ему не хотелось так самому заплакать. И он всей болью души ощущал, что слезы, какие лились у Марии и Ольги, были сейчас единственным утешением, в каком нуждалась жена Доброхотова.

2

Несколько траулеров, закончив рейсовый срок, возвращались в порт, среди них «Бирюза». Карнович в последний раз сдал на «Тунец» улов, получил от Березова последние наставления, принял радиограмму из «Океанрыбы» с благодарностью за спасенье команды «Ладоги» и налегке «побежал» из Атлантики в Северное море. Экипажу не терпелось поскорее прийти домой. Но беспокойный капитан помнил, как им повезло в Северном море, когда осенью шли на промысел, и все поглядывал на эхолот: неутешительный прогноз промразведки подтверждался, «большая сельдь» в этом году в здешних водах не шла, но ловить удачу можно было и там, где не развертывали регулярного промысла.

И когда в какое-то промозглое утро эхолот показал, что траулер проходит над сельдяной стаей, Карнович заволновался. Экипаж поддержал капитана, ради верной добычи стоит задержаться денек-другой. Чтобы не было придирки, Карнович известил о задержке «Океанрыбу». С берега радировали приказ сдать добычу свежьем на «холодную» базу «Онега», та шла на промысел, встреча с ней могла состояться у выхода из Северного моря в открытый океан.

— Великолепно! — воскликнул обрадованный капитан, когда радист подал радиограмму из «Океанрыбы». — Возьмем подарок Нептуна, тут же сдадим под расписочку и снова побежим налегке.

По прибору, сельдяной косяк был размеров внушительных, Карнович выметал столь же внушительный порядок — почти полторы сотни сетей. Но то ли в последний час рыба ушла на глубину, то ли стая рассредоточилась, но улов получили много меньше первого.

— Пятнадцать тонн! Не фарт, конечно, но и не рядовая пахота в море! — утешал капитана Шарутин, а Краснов высказался, что на перевыполнение рейсового задания и эта добавка скажется.

Встреча с «Онегой» состоялась в указанном месте и в указанное время. «Бирюза» пришла раньше обусловленного срока и легла в дрейф, поджидая приближающуюся базу: Карнович не простил бы себе и малого опоздания и надолго поссорился бы с Шарутиным, если бы тот хоть немного ошибся при расчете курса.

Перегрузка улова на базу должна была занять несколько часов. Она уже подходила к концу, когда произошло несчастье. Кузьма поскользнулся на палубе, траулер в этот миг качнуло — Кузьма ударился головой о планшир и не сумел сам подняться. Краснов распорядился немедленно доставить пострадавшего в медпункт базы. Степан и Миша помогли Кузьме подняться на базу, провели в медпункт, уложили на койку. Два врача склонились над Кузьмой.

В приемную вбежал Карнович. К нему подошел один из врачей.

— Серьезной опасности нет, капитан. Но удар сильный. Лучшее средство — дня три-четыре спокойно вылежать в постели. Большая тряска и толчки могут ухудшить состояние раненого.

Карнович чуть не в отчаянии развел руками.

— Вы знаете прогноз синоптиков? Ожидается ветер баллов на восемь, а нам до Светломорска дня четыре пути. Такая будет тряска!

Из операционной вышел второй врач.

— Больного надо оставить на базе. У нас качка слабей, и при нужде всегда окажем срочную помощь. Он пойдет с нами на промысел, по дороге полностью поправится и там пересядет на любой траулер, возвращающийся в порт. Задержка выйдет против вашей на неделю, не больше.

— Надо еще, чтобы Куржак согласился на такую задержку.

— Он сам предложил это.

Карнович со Степаном и Мишей вошли в палату. Кузьма лежал с перевязанной головой. Он подтвердил, что согласился остаться на базе на время поправки. Карнович пожелал матросу счастливого выздоровления и сказал Степану:

— Боцман, даю вам минуту на прощание. Ваше место сейчас на палубе «Бирюзы».

Карнович ушел, Степан торопливо попрощался с другом и удалился за капитаном. Кузьма сделал Мише знак, чтобы тот задержался.

— Мои, конечно, прибегут к тебе узнать, что да как со мной…

— Я сам пойду к ним, — поспешно сказал Миша.

— Это все равно — они ли к тебе, ты ли к ним. Главное — не расписывай происшествия. Через неделю буду здоров. Не хочу нагнетать беспокойства.

— Неделю, пока ты не вернешься, они побеспокоятся, как бы я ни уверял, что все в порядке.

Кузьма, лежа на спине, сосредоточенно смотрел куда-то вверх.

— Ну, неделю или другое время… Какое это имеет значение?

— Не понимаю тебя. — Миша с удивлением смотрел на товарища. — Говоришь так, словно самому безразлично, когда возвратишься домой.

Кузьма хмуро сказал:

— Не знаю… Может, и так. Чего радостного на берегу?