Ветер с океана - Сергей Снегов

«Бирюза» приблизилась к плавбазе, пришвартовалась к носовому трюму. На мостик и на палубы вышла команда «Тунца». На плавбазу стали перебираться спасенные, потом передали тела погибших. Карнович вручил Березову портфель Доброхотова. Молодой капитан, потрясенный, не мог отвести глаз от Березова. Два месяца назад, впервые поднявшись с траулера на базу, он видел немолодого, но моложавого, энергичного, быстрого, громкогласного человека — сейчас на палубе «Тунца» ему пожал руку осунувшийся старик с вялыми движениями, потухшим взглядом, тихим голосом.

— Впервые у тебя ураган, да? — криво усмехнувшись, спросил Березов. — Первый сорт была буря… Строгий учитель… Всех нас экзаменовала без жалости!

— Как поступим с погибшими, Николай Николаевич? — спросил Трофимовский.

— Твое мнение? — помолчав, спросил Березов.

— Лучше бы всего — домой их… Но я база «теплая», Николай Николаевич. Рефрижераторов на подходе нет?

Березов минуту размышлял. Ближайший рефрижератор подойдет в район промысла дней через восемь, «холодная» база недели через две. Оставлять умерших так долго на борту нельзя. Березов сказал:

— Похороним согласно морским обычаям.

Часа через два весь рыбацкий флот, кроме «Коршуна» и «Резвого», сконцентрировался около плавбазы. «Коршун» сообщил, что обрел способность самостоятельного хода и принял обратно команду со спасателя, но оба судна были еще далеко.

На деревянном щите, водруженном на фальшборте «Тунца», лежали два тела, зашитые в брезент. К ногам их привязали стоп-анкеры — два маленьких адмиралтейских якорька. Вся команда с непокрытыми головами стояла на палубе. Трофимовский после короткой речи скомандовал:

— Предать тела морю!

Тела ногами вперед заскользили по приподнятым доскам, с легким плеском ушли в воду. Первой загудела сирена, «Тунца», ее скорбный голос, подхватили траулеры. Трижды замолкая и вновь звуча, почти пятьдесят гудков, басовитых, бархатистых, пронзительно тонких, оплакивали товарищей, навечно уходящих в пучину.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

БОЛЬШОЙ ВОДЫ МЕЧТАТЕЛИ

1

Телефон, стоявший в большой комнате, зазвонил так настойчиво, что Алексей босиком побежал к нему. Кантеладзе просил немедленно приехать в управление. Алексей посмотрел на часы, шло к пяти утра. Из спальни, разбуженная звонком, Мария вынесла туфли и, еще сонная, спросила, почему ранний вызов. Алексей ответил, что в Северной Атлантике бушует буря, от Березова пришли нехорошие радиограммы, но читать их по телефону управляющий не захотел.

— Я помогу тебе одеться. — Сон сразу слетел с Марии. Она побежала в спальню за рубашкой, брюками и пиджаком. Алексей торопливо одевался. Мария с тревогой сказала: — Неужели несчастье с судами? Иначе, зачем Шалва Георгиевич вызывает тебя?

— Все может быть, — отозвался Алексей.

К дому подъехала машина. Из правой половины дома выскочил Соломатин. Они сели в заднюю кабину, Алексей тихо спросил:

— И тебе позвонил Шалва? В двенадцать часов ночи диспетчер сообщил, что в Атлантике буря, но суда штормуют благополучно. Не случилось ли беды за эти четыре часа?

— Все может быть за четыре часа урагана, — ответил Соломатин почти теми же словами, какие говорил Алексей жене.

В здании «Океанрыбы» было темно и пусто, лишь в коридорах тлели ночные лампочки. Кантеладзе, один в кабинете, шагал по ковровой дорожке. Одного взгляда на лицо управляющего было достаточно, чтобы понять, что стряслась беда. Кантеладзе кивнул на стол, там лежали радиограммы.

— Читайте.

Радиограммы от Березова обычно шли один-два раза в сутки. Эти, сегодняшние, поступали каждый час. Соломатин негромко читал их одну за другой, Алексей, стоя рядом, следил глазами через его плечо. В первой радиограмме, той, которую диспетчер в полночь объявил руководителям треста, флагман информировал берег, что на промысел обрушился ураган небывалой мощи, но суда пока штормуют без аварий. То же повторялось во второй, а третья сообщала, что принят сигнал бедствия от неизвестного судна. Еще две радиограммы уточняли, где ищут призывающего их на помощь товарища, а пятая, последняя, извещала о гибели «Ладоги» и аварии на «Коршуне»: четырех человек с «Ладоги» спасти не удалось, остальные в безопасности, к «Коршуну» спешит «Резвый».

— Доброхотов погиб! — со вздохом сказал управляющий. — Такой капитан погиб! Всех спасли, а его не сумели!

— Еще Шмыгов и моторист с боцманом погибли, — напомнил Алексей.

Кантеладзе все быстрей ходил по ковровой дорожке.

— Такой капитан, такой капитан! — повторял он. — Он же знает море, как никто, он же первый морской волк! И Сергей Севастьяныч! На берегу шебутной, а в море — он же мастер, у него же триста лет морского стажа, считая со всеми предками. И его не спасли! Почему, хочу я знать?

Кантеладзе сел за стол, смотрел на Соломатина, словно от него одного ждал исчерпывающего ответа. Соломатин сдержанно сказал:

— Капитан последним покидает гибнущее судно, стармех тоже. Вероятно, в этом причина, что их не спасли.

— Вероятно, вероятно! — вдруг вспылил управляющий. — А что наверно, дорогой Сергей Нефедович? Наверняка то, что вам очень повезло! Вы на берегу, вместо вас в океан ушел Николай Николаевич, ему сейчас так плохо, что и сказать не могу. И еще одно — и тоже наверняка: скверно мы с вами подготовили промысел, если одно судно погибло, а другое гибнет!

Соломатин, побледнев, опустил голову. Еще никогда Кантеладзе так прямо не упрекал, что он изменил морю. Управляющий, по натуре вспыльчивый, умел держать себя в руках. Упреки, горькие сетования не были ему свойственны — все такие «выплескивания души» мешали, а не помогали руководить. И если сейчас он взорвался, то, очевидно, уже не мог сдержать того, что давно накипело на душе.

Алексей почувствовал, что нужно вмешаться.

— Кто из нас и в чем виноват, будет еще время выяснять. Сейчас единственно важное — что с «Коршуном»? Удастся ли его спасти? Если «Коршун» погибнет, погибнет весь экипаж, а не четыре человека!

Кантеладзе, сорвав трубку с телефона, раздраженно закричал:

— Где очередная радиограмма? Почему не несете радиограммы?

Он услышал, что новой радиограммы не принято, и снова стал ходить по ковровой дорожке. Несколько минут прошли в молчании, потом торопливо вошел диспетчер с лентой в руках. Кантеладзе вслух прочитал:

«Луконин начал спасательные работы. Две трети экипажа „Коршуна“ приняты на борт „Резвого“, Никишин с оставшимися успешно поддерживает траулер на плаву. Ураган ослабел, скорость ветра падает. Луконин скоро приступит к освобождению винта на „Коршуне“ и заделке пробоин. Повреждения на других судах выправляются силами самих команд. Березов».

— Наконец-то! — Кантеладзе передал радиограмму Соломатину.

Диспетчер стоял, словно ожидал, что к нему обратятся с вопросами. Кантеладзе, вдруг снова вскипев, крикнул:

— Что еще случилось?

— Елизавета Ивановна только что звонила, — негромко сказал диспетчер. — Интересовалась, нет ли радиограммы от мужа…

— И ты ей сказал? Ты ей все сказал?..

— Я сказал, что радиограмм пока не поступало. И когда придут, сами ей позвоним.

— Правильно ответил. Теперь иди, дорогой, теперь иди! И если что будет, немедленно сообщай.

Кантеладзе опять возвратился в кресло, устало положил на стол волосатые руки. За окном рассвело, дневной свет смешался с электрическим. Лицо управляющего в смешанном свете казалось бледно-серым.

— Вот так, дорогие мои, — заговорил он. — В океане свои заботы, а у нас свои. Такой капитан, такой рыбак погиб!.. И надо отвечать его жене… А что мы знаем? И когда узнаем, как рассказывать?

— Один из нас должен поехать к ней, — ответил Алексей.

— Я не поеду, — дрогнувшим голосом сказал Соломатин. — Поймите меня, товарищи: я не могу разговаривать с Елизаветой Ивановной.

Кантеладзе опять вскочил и взволнованно заходил по кабинету.

— Понимаю, — сказал он через минуту. — Значит, ты, Алексей Прокофьевич.

— Значит, я, — отозвался Алексей и потянулся к телефонной трубке.

Алексей сообщил жене, что Доброхотов погиб в океане, и попросил возвратиться домой: сегодня Елизавету Ивановну нельзя оставлять одну.

— Пойдешь вместе с Олей, — сказал Соломатин. — Я позвоню, чтобы ждала твоего прихода.

Вошел диспетчер с новой радиограммой. Березов извещал, что спасательные работы на «Коршуне» завершены, что в океане найдены мертвые Шмыгов с мотористом Сидельниковым на связке буев, и описывал, как погибла «Ладога».

— Теперь я иду, — сказал Алексей.

На улице было совсем светло. Алексей остановил машину неподалеку от дома, но не поднялся сразу наверх, а обошел дом садом: Елизавета Ивановна могла увидеть его из окна — пришлось бы объясняться без Ольги Степановны. Стараясь, чтобы шаги по лестнице не донеслись в квартиру Доброхотова, он тихо стукнул в дверь Соломатина. Дверь так же тихо раскрылась. Алексей вполголоса рассказал о несчастье, дал последнюю радиограмму Березова. Ольга Степановна, побледнев, положила руку на грудь. Алексей ожидал, что она станет договариваться, как держаться с Елизаветой Ивановной, сразу ли сообщать о горе или готовить к страшному известию исподволь. Но Ольга Степановна сказала: