Бегом на шпильках - Анна Макстед

— Понятно, — говорит Крис ничего не выражающим тоном. Затем отодвигает от себя чашку и зажигает сигарету. Мне он пачку не предлагает, так что приходится воспользоваться своей.

— И чем же этот чувачок занимается?

— Я точно не знаю. Раньше занимался финансами.

Крис хрюкает. Прочесть подтекст не составляет большого труда: «типичная капиталистическая свинья».

— Ты… мы… были у него на дне рождения в мексиканском ресторане, на караоке, помнишь?

Крис презрительно выпускает из носа струю дыма.

Я стряхиваю пепел в серебряную пепельницу, купленную в «Хилз»,[40] и размышляю над тем, как бы отказать Энди. Мне не хочется расстраивать Криса, но точно так же мне не хочется обижать Бабс. Я уже практически готова попросить прощения за свою глупость, когда Крис вдруг поднимается из-за стола со словами:

— Мне пора.

— Ты уходишь?

— А что? — говорит он, да еще таким тоном, от которого зачах бы целый лес.

— Нет-нет, — заикаюсь я. — Ничего.

— Хочу, чтобы ты знала, принцесса, — отрезает он уже на выходе. — Не надо мне мозги пудрить. Capisce?[41]

Никто никогда раньше не говорил мне «capisce», и потому меня охватывает восторг: пусть даже мещанский и глупый. Который вовсе не исключает того, что после ухода Криса я сажусь за стол и горько плачу: из-за своей неуклюжей бестактности, пропавшего ужина, впустую потраченных усилий, безрадостных перспектив на День святого Валентина, моей неспособности сделать нормально хоть что-нибудь так, как нужно. Однако в десять минут первого, когда я перестаю жаловаться на саму себя, до меня вдруг доходит, что впервые в жизни меня обвинили в том, что я «пудрю» мозги. И неважно, что я промокла от слез, — в этот момент я не могу не испытывать, пусть маленького, но все же чувства гордости.

Глава 19

Будильник я поставила на несусветную рань, но, когда он начинает пронзительно орать в семь утра, я давно уже не сплю. Так и не смогла заснуть после того, как в 1:10 позвонила Кимберли Энн: «обсудить известные нам вещи».

Вообще, Кимберли Энн — девушка умная, но, к сожалению, ее не интересует ничего, кроме Кимберли Энн, что в конечном итоге делает ее глупой. Она воображает, что умеет сопереживать, но, на самом деле, может смотреть на вещи лишь своими глазами. Да, она будет помогать вам, но не потому, что вы ей небезразличны, а потому, что ей ужасно хочется разнести по всему миру великое слово Кимберли Энн (по крайней мере, с моим отцом ей это удалось). И ведь добьется, в конце концов, того, чего хочет, — роли в кино, — так как это единственное, что ее волнует.

Как бы там ни было, я лежала в своей кровати, — слабая, безвольная, с опухшими глазами, — и мы вели весьма интересную беседу. Хотя, как я подозреваю, не совсем в том ключе, как предполагал папа. Кимберли Энн была в восторге, услышав, что я сбросила вес, но, судя по тому, как описал ситуацию «Винни» (брр!), мой случай можно квалифицировать скорее как «подклинический» и, похоже, мы имеем дело с «типичной анорексией», но все же я еще недостаточно истощена, чтобы немедленно везти меня в больницу и насильно пичкать калорийными обедами под присмотром квалифицированных экспертов.

Так? Э-э, так. Тогда, если я хочу прийти в форму, Кимберли Энн может подсказать — как. Во-первых, никакого голодания. Это вредно для здоровья, сообщает она мне. При голодании организм тут же начинает накапливать жиры. Ну, это как если тебя, типа, выбросило на необитаемый остров, у тебя сразу замедляется обмен веществ и, соответственно, ты толстеешь. Слышала ли я что-нибудь о «жироблокираторах»? Ну которые, типа, блокируют поглощение жиров при диете. Стоит проглотить одну такую малышку, и я смогу есть сколько угодно конфет и печенья, в общем, грешить с утра до вечера. О’кей, может, конечно, неожиданно приспичить в туалет, могут скапливаться и выходить газы, всякие там маслянистые пятна, жирный стул оранжевого, уф, цвета, но, черт возьми, зато отпадет необходимость постоянно контролировать сахар!

Облегчившись сей великой мудростью (и бог его знает чем еще), она желает мне спокойной ночи и, — самое главное, — крепкого сна, так как недостаток сна считается одним из решающих факторов, вызвавших эпидемию тучности в Соединенных Штатах.

Скорее всего, это шутка, но из-за вероятности, что шутка может оказаться правдой, до утра не смыкаю глаз. Несмотря на ощущение, будто в ухо всю ночь вливали расплавленный свинец, с радостью вылезаю из постели с первой же надрывной трелью будильника. Прихожу к заключению, что возможность выбора — это, конечно, здорово (разве не в этом основная идея демократии?), но все-таки жироблокираторы — это для тех, у кого отсутствует сила воли. У меня же и без того полно проблем, чтобы еще подтирать за собой оранжевое дерьмо.

Сегодня я твердо собираюсь сдержать обещание, данное Бабс. Буду есть столько, сколько необходимо, чтобы сохранить волосы. Отсюда и заведенный будильник. Намеренно долго одеваюсь, отодвигая момент, когда придется садиться за стол. Выставляю тарелку, кружку для кофе, достаю из морозилки ломтик хлеба.

— Даже один кусочек настоящего тоста — и то лучше, чем эти твои прессованные хлебцы, — учила меня Бабс вчера. — Хлебец — это один сплошной воздух, и больше ничего.

Забавно, но ее фраза так и не смогла переубедить меня. Зато следующая, — «настоящий зерновой хлеб буквально ломится от необходимых волосам витаминов», — подстрекнула к решительным действиям. Тончайший слой масла. Тончайший слой «Мармайта».[42] Ем очень-очень медленно, — словно улитка со скрепленной проволокой челюстью, — но все-таки ем.

Все это время сердце исполняет бешеный «бибоп», а желудок в ужасе грозится отторгнуть все обратно. Жую. Жую. Жую. Жую. Сглатываю. Тост застревает в пересохшем горле, царапает пищевод. Запиваю водой, но боль не уходит. Мои слабые, бесполезные волосы. А как же другие женщины? Они ведь тоже сбрасывают вес, но у них волосы при этом почему-то не выпадают. Как это типично для меня! Даже на диету толком сесть не могу. Чувствую покалывание в глазах и тяжесть во всем теле. Пристально вглядываюсь в мутную грязь густого кофе. У этой заразы ведь еще и слабительный эффект. Пью, — и в этот момент на белую поверхность стола падает тонкий светлый волосок. Мне никуда сегодня не нужно. Так чего было вообще вылезать из постели? И тут я вдруг принимаюсь тянуть, рвать, дергать себя за волосы, задыхаясь в бессильной злобе.

Разжимаю кулаки и с отсутствующим видом проверяю трофеи. Одиннадцать волосков. О господи, Натали! Ножницы в ящике буфета, — так почему бы не обкромсать остатки? Несусь в ванную, к зеркалу: рассмотреть ущерб. Очень аккуратно приподнимаю, распределяю волосы по прядям, словно шимпанзе в поисках вшей. Щурюсь, чтобы не видеть отмеченное позором лицо, а потому нет ничего удивительного, что никаких пролысин я не замечаю.