Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие - Эльга Лындина

Кузнецов жил двойной жизнью, все время балансируя, играя со смертельной опасностью, – и побеждал. Играл Кузнецова известный латышский актер Гунар Цилинский. Он будто упивался этим двойным, исполненным страшного риска существованием героя, по-своему талантливого артиста, который так глубоко врастал в образ немецкого офицера Пауля Зиберта, очаровательного, красивого и удачливого мужчины, не обремененного жизненными трудностями и бурями. Героиня Виктории Федоровой, Валентина Довгер (тоже реальное лицо), какой она явилась на экране, противостояла ему, хотя была для него верным товарищем в каждом его задании. Валентина, молодая женщина, послана партизанами в город, чтобы изображать невесту Пауля Зиберта, а на самом деле быть его напарницей и связной. Но Валентине не дано то, с чем вроде бы легко справляется Кузнецов: постоянная жизнь в маске. Война уже успела страшно ранить Довгер: погибли все ее близкие. Она живет ненавистью к убийцам и желанием отомстить, целиком погруженная в эти чувства и мысли, мечтая почти каждое мгновение реализовать их.

Задание партизан, с одной стороны, устраивает Валентину, с другой – ей мучительно жить в окружении тех, для кого она жаждет смерти. Кузнецов впервые беседует с Довгер, когда их знакомят в партизанском отряде, и четко объясняет ее миссию. Валентина не может скрыть своего удивления, отчасти даже разочарования, слушая его: он ведет себя с ней как школьный учитель во время урока. Подробно расспрашивает, насколько хорошо она помнит свою «легенду», насколько свободно владеет немецким языком, насколько точно осведомлена о том, что происходит в городе, чтобы понять, сможет ли девушка прочно вписаться в другую жизнь?

Параллельно Валентина внутренне все больше и больше не может смириться с тем, что ей вскоре предстоит. Ей нужен открытый для всех подвиг, сейчас, сию же минуту, – некое самосожжение. Только это! У Валентины немного текста. Но ее мимика (лицо Довгер все время возникает в мечущихся отблесках костра), ее жесты говорят об этом. Она уже вступает в тайный конфликт со своим ближайшим будущим, от которого, однако, не может отказаться. Проницательный Кузнецов чувствует это. Старше, куда опытнее Довгер, он старается внушить Валентине, что такова их участь: притвориться, принять правила игры, чтобы победить в трудном поединке. Он приводит ей какие-то конкретные примеры, учит ее… Все время наталкиваясь на внутреннее сопротивление фанатки, отказывающейся понять, почему она не может идти в бой с открытым забралом?

Противостояние героев создавало напряженное поле психологического поединка, выводя картину за рамки чисто приключенческого фильма. Не обошлось и без любовной интриги, которая, скорее всего, была вымышлена авторами. Она нужна была и для того, чтобы приблизить Довгер к ее мнимому жениху, изменив регистры в их отношениях.

Кузнецов приезжает к Валентине перед сложнейшим заданием. Прощается с ней, какой-то иной, притихший, невеселый. И теперь она уже идет ему навстречу, согласная с ним во всем, ушедшая от неприятия его методов борьбы. Сейчас она просто молодая, красивая женщина, охваченная невнятным горьким предчувствием… Сыграно было все мягко, приглушенно, но душевное состояние Валентины становится видимым, почти осязаемым. Глубинное, потаенное выходит на поверхность независимо от любящих.

В том же 1969 году известный режиссер Лев Кулиджанов утвердил Викторию Федорову на роль Дуни Раскольниковой в экранизации романа Достоевского «Преступление и наказание». Ее мать играла Зоя Алексеевна Федорова.

«Умна и с твердым характером», – так характеризуют Авдотью Романовну Раскольникову другие герои романа. Они говорят и о способности Дуни пожертвовать всем не для себя – для другого.

Идея самопожертвования была близка актрисе, возможно, еще из присущего ей некоего избытка сил, в Виктории это было постоянно ощутимо. Вместе с тем она была и непредсказуема в отношениях, резка в поворотах, подвержена смене настроений. Была способна на отчаянные поступки. Естественно, не следует ставить знак равенства между актрисой и героиней Достоевского. Но определенная близость между ней и Дуней Раскольниковой существовала. И внешние данные Виктории во многом совпадали с портретом Дуни, выписанным Достоевским: «Замечательно хороша собой», высокий рост, выступающая вперед нижняя губка, гордый взгляд… Правда, глаза у Дуни – черные, сверкающие, у Виктории – зеленые и очень яркие. Взрывчатость, темперамент – природные качества Федоровой – помогали ей.

Федорова входила в роль с радостью, хотя само понятие «радость» не очень вписывается в контекст истории Дуни Раскольниковой. Актриса радовалась свободе, которую дарила ей роль, ее высотам, подлинному трагизму, который интуитивно был ей близок. В двухсерийном фильме Дуня заняла достаточно большое место, хотя ее отношения с Свидригайловым оказались несколько смещены в сторону их упрощения. Ефим Копелян сыграл Свидригайлова не монстром, негодяем, извращенцем, а предложил образ некоего печального господина, в общем, недурного человека, безнадежно влюбившегося в прекрасную собой, благородную девицу. Поэтому сила сопротивления Дуни, масштаб ее жертвы оказывались не столь велики и значительны. Словно мяч порой влетал в пустые ворота, и оттого огонь на жертвенном алтаре не имел подлинного адреса.

Тем не менее ролью Дуни Раскольниковой Виктория Федорова изменила создавшееся о ней представление как о богемной красавице, способной играть только богатых барышень и украшать фильм своими внешними данными. Замечательному критику Виктору Демину довелось увидеть хроникальный репортаж со съемок «Преступления и наказания». О Виктории Федоровой – Дуне Раскольниковой Демин писал: «В костюме, в гриме актриса была Авдотьей Романовной еще до начального «Мотор!» и долго после финального «Стоп!». Возникало даже странное ощущение, что текст мешает ей, заставляя натруженно выпаливать то, что и без него прекрасно отразилось в дрожании губ, в подергивании ресниц. И когда капризный револьвер дал настоящую, незапланированную осечку, она отбросила его в сердцах, ничуть не выходя из образа. Было больно смотреть на эту взбешенную тихоню, готовую продаться, но не просто погибнуть, но не смириться».

Творчески взрослея, Виктория оставалась той же «забубенной головушкой» (она иногда сама так о себе говорила) с бурной личной жизнью, сменой спутников, шумными застольями.

Роли у нее в то время были разные. Там, где драматургия, режиссер давали ей серьезный потенциал, она умела донести нечто сокровенное, вызвать у зрителей чувства, которые они потом как-то спроецируют на ее героиню. Возможно, если бы Федорова начинала свой путь в наши дни, она могла бы интересно сниматься в серьезных психологических триллерах (правда, российское кино, пока за редким исключением, еще не научилось снимать достойные картины в этом жанре) и полнее нашла бы себя на экране. Ей было дано передать печаль, которая окрашивает взгляд ее героинь в будущее, умела проникать в раненую женскую душу. В ее игре ощущалось скрытое присутствие эротики, что уж совсем никак не согласовалось с советским кино в годы сгущавшегося застоя.