Волчьи ягоды - Леонид Залата

Джала Бадмаровича осужденные считали своим человеком. Его можно было встретить в жилой зоне и в цехе, в читальном зале и школьном классе.

Где-то через месяц после знакомства Дмитрий сидел за книгой. Подошел Джал Бадмарович. Из нескольких его фраз Балагур понял: тот знает, что делается в Орявчике. Ирина родила дочку?! Дмитрий не мог этому поверить. Бадмарович показал письмо из сельсовета. «Назвали ее Марьяной», — прочитал Дмитрий. Он не находил себе места. Не соврал, оказывается, Иван Дереш. Уже и дочка появилась. Ну а Митя? Что с ним? И спросил: «На сына я имею право, Джал Бадмарович?» — «Одинаково с матерью». — «Смогу его забрать?» — «Без решения суда — нет». — «А если сын захочет жить со мной?» — «Суд учитывает желание ребенка только по достижении им десятилетнего возраста».

Узнал Дмитрий и о том, что суд учитывает также условия жизни каждого из родителей, материальное обеспечение, их способность правильно воспитывать ребенка. Он печально понурил голову. «Скажут: какой воспитатель из бывшего осужденного?» — «Многое зависит от характеристики, полученной в исправительно-трудовой колонии», — пояснил Бадмарович. «Я буду стараться...» — заверил Дмитрий.

В день освобождения из-под стражи Джал Бадмарович вручил Балагуру конверт. «Вот характеристика. Желаю вам счастья».

Дома Дмитрий не раз перечитывал этот документ. «Скоро Мите десять лет. Подам в суд», — думал, пряча конверт среди книг на полке. Но чем ближе было десятилетие сына, тем больше одолевали его сомнения: «Что скажет Митя? Пойдет ли ко мне?..»

— Когда вы, Дмитрий Владимирович, приехали к Ирине, во дворе никого не заметили?

Дмитрий задумался, вспоминая тот вечер.

— Нет, — сказал он как-то неопределенно.

— А возле ясеня?

— Я выключил свет.

— Может, перед домом кто-нибудь стоял?

— Не обратил внимания.

Допрос внес определенные коррективы в план работы Натальи Филипповны. До сих пор она исходила из того, что Балагур перед тем, как был ранен, разговаривал со своим врагом или хотя бы видел его, а выходит, кто-то незамеченный ударил его в спину. Стало быть, преступник заранее готовился к нападению, ждал. Кому же Балагур помешал? Кто так жестоко обошелся с ним? Подозрение падает на Бориса Бысыкало. Он приходил к Ирине, когда заболела дочка, интересовался, помогают ли выписанные лекарства. Расспросил, когда день рождения. «Зайду, если не выгоните». Найденный на месте происшествия букет — доказательство тому, что Борис шел поздравить Ирину. Но он ли напал на Дмитрия? Они не знакомы. Допустим, он был во дворе восьмого дома на Летней. Но Дмитрия ранил не он. Почему тогда все отрицает? Уперся: «К Ирине не ходил. Букет забыл на автобусной остановке...»

С этими мыслями старший лейтенант вошла в кабинет старшего оперуполномоченного Крыило. Капитан (он любил шутки) вытянулся, словно перед генералом. «Сидите, сидите», — махнула рукой Наталья Филипповна. Настроение у Крыило было приподнятое. На столе лежал убористо исписанный лист бумаги. «Наверное, раздобыл ценные материалы по делу», — подумала Кушнирчук и не ошиблась. Таксист Коваль показал, что возил фельдшера Бориса Бысыкало в Нетесов. Из Синевца выехал где-то около двенадцати часов и оставил Бориса неподалеку от дома Марты.

— Бысыкало нужно арестовать, — убежденно сказал капитан.

— На каком основании?

— С самого начала дает заведомо ложные показания. Знакомство с Ириной отрицает, от букета отказывается. Коваль возил его в Нетесов после нападения на Балагура, а Бысыкало уверяет, что раньше. Виновен и выкручивается.

— Нужно доказать: причастен к преступлению или нет. Для этого необходимы свидетельства, факты. Весомые. Неопровержимые.

— Под арестом во всем сознается.

— Найдутся основания — задержки в аресте не будет. Пока еще Бысыкало не собирается бежать от следствия и суда. Потому и подчеркиваю: нужны доказательства, а их пока что почти нет.

— А букет?

— Балагура не букетом ранили...

Дискуссия в кабинете Крыило несколько затянулась. Обговорили несколько версий, и ни одна не получила обоюдного одобрения. Нужно было еще раз проверить показания Бысыкало и искать не только Кривенко, но и давних знакомых Балагура. Кто-то мог затаить злость, обиду и отомстить только теперь.

Кровать Балагура стояла у окна. В открытую створку струился свежий воздух — смесь запаха зрелых яблок из небольшого больничного сада и легкой осенней прохлады. Дышалось легко. Но время в одиночестве тянулось медленно.

Зашла медсестра Галина, сделала укол, поставила градусник. Из палаты уходить не спешила. Села на край кровати.

— Вы здешняя, Галинка?

— Да.

— Фельдшера Бысыкало знаете?

— Он не у нас — в поликлинике работает. Его мать интересовалась вашим здоровьем. Говорят, Бориса подозревают в том, что ранил вас.

— За что?

— Вам лучше знать, Дмитрий Владимирович.

У Галины глаза синие, как утреннее небо весной; брови — журавлиные ключи над вечерним окоемом; взгляд по-детски доверчивый.

Взяла градусник.

— Температура небольшая. И хорошо. Редко у кого так бывает после операции. Вы молодец.

— Как печеный огурец, — попробовал пошутить Дмитрий, закашлялся и почувствовал боль в груди.

— Почему вас родные не навещают? — спросила Галина.

Дмитрий какое-то мгновение молчал. Потом ответил:

— Нет у меня родни, Галинка.

Бледное лицо Дмитрия стало печальным.

— Была жена, сестричка, да с другим ушла и сына взяла.

Слово за слово Дмитрий рассказал о жене и сыне. Часто замолкал, будто не зная, что сказать дальше. Галина заметила, как тяжело ему говорить, но не удержалась от искушения и спросила:

— А Павел красивый?

Может, для Ирины и красивый. Не стал ни хвалить, ни хулить: какой есть, такой и есть. Муж с женой — вода с мукой: смешать — смешаешь, а размешать — не размешаешь...

Дверь в палату широко открылась.

— Здоров, курортник! — Вадим Гурей из-под белого халата, накинутого на широкие плечи, протянул руку. — Как здоровьечко? Ты надолго обосновался? А трактор пусть ржавеет?

— Как вы сюда попали? — поднялась Галина.

Гурей приложил к губам желтый от табака палец:

— Цс-с... Доктор разрешил.

— Сейчас спрошу.

Галина пошла к двери.

— Я кое-что захватил для тебя. Душка моя постаралась, — поспешно развязывал сетку Гурей. — Куда положить?

— Спасибо, но ни есть, ни пить мне пока не разрешают. Оперировали...

— Душку обижаешь? — Гурей запихал гостинцы в тумбочку. — Не можешь сам, отдай кому-нибудь, угости. Сестричку, врача, больных. Не тащить же мне все назад. Как чувствуешь себя, говори, а то сейчас прилетит твой ангел-хранитель, а меня сюда никто не пропускал.

— Что тебе сказать... Поживем — увидим. Надеюсь, что поправлюсь... Как там дома? Я двигатель не успел исправить.

— Уже работает. Хлопцы отремонтировали. К слову, привет тебе передавали. А хозяйка Алена обещала, что сама тебя проведает. И председатель колхоза по телефону о тебе спрашивал. Врач заверил: все будет хорошо. Только кто же это тебя, Дмитрий, пырнул?

Балагуру нечего было ответить.

— Ничего, милиция найдет виновного. Может, тебе еще чего-нибудь принести?.. Деньги у меня есть. Оставить? На всякий случай. — Гурей потянулся рукой к карману.

— Свои лежат, — сказал Дмитрий.

— Ну, хорошо! Поправляйся. Я исчезаю, потому что шум будет. — И закрыл за собой дверь.

Вроде с хорошими новостями приходил Вадим, но Дмитрию стало совсем грустно. Он схватился руками за железную спинку кровати, лежал неподвижно и был весь напряжен.

С Вадимом Дмитрий познакомился в колонии. Тот отбывал срок за хулиганство. С тех пор они стали друзьями, делятся всем по-братски. И в том, что Дмитрий отправился в Синевец к Ирине, заслуга Вадима и его жены Душки. Уговорили: «Поезжай. У нее день рождения. Помирись...» Не могли предвидеть худого.

К Дмитрию подселили больного.

— Ты с чем сюда попал, Илько? — спросил он.

— Какой-то камень нашли врачи. Так сказать, ношу в себе собственный карьер. Сгодилось бы для строительства: я хату собираюсь ставить, — рассмеялся Илько.

С ним стало веселее. Но рана почему-то разболелась и жгла, будто в нее тыкали раскаленным железом. А тут наведалась Ирина с Митей. Боялась, придет одна — Дмитрий и разговаривать не станет. Села у постели и расплакалась.

— Кто же на тебя руку поднял? За что? Не могу понять. И простить себе не могу, что не побежала за тем, который удирал со двора...

— Не убивайся, — успокаивал ее Дмитрий. — Виновного поймают.

— Как же он тебя, безвинного?..

Дмитрий гладил руку сына.

— А может, я перед тобой провинился. Вот и получил...

— Не говори так. Я во всем виновата.

Стала расспрашивать, очень ли болит рана, что из еды принести, скоро ли обещают выписать. А о себе — ни слова. Успеет, мол, еще рассказать, открыть душу. Поначалу и не заметила, что говорит: «Дорогой Дмитрий... Милый Дмитрий...» А когда спохватилась, то с надеждой подумала, что он все же простит ее, потому что еще любит. Но на сердце не полегчало.