На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

целине, о нем писали газеты, шли передачи по радио. Когда в центральной газете появился портрет передового бригадира Ярцева, его жена на Украине заволновалась. Да тут еще прибежала соседка и усилила ее тревогу:

— Смотри, Кира, уведут у тебя мужика! Молодой, красивый, будешь после локти кусать!

И Кира, недолго думая, собралась в дальнюю дорогу, оставив у соседки сынишку. Поездом она доехала до Кустаная, зашла в МТС и с попутным грузовиком направилась к полевому стану, где работал ее муж. По дороге стала интересоваться у спутников — не слыхали ли они о бригадире Ярцеве.

— Ну как не слыхали! Знатный бригадир, гремит на всю область!

Разговорившись, Кира подошла к главному вопросу:

— Как там, возле него никто из девчат не вьется?

— Какие девчата? Со своей учетчицей живет! Все едино, как муж с женой! — обрадовала Киру молодая бабенка.

Кира побледнела, охнула и забарабанила кулаком по кабине шофера, прося остановиться. Она выпрыгнула на дорогу, дождалась встречной машины и вернулась в МТС. Здесь она разыскала парторга.

— Вот мой паспорт, товарищ. Посмотрите, пожалуйста, — зарегистрирована. И ребенок есть.

— Ну и что?

— Приехала к мужу. За многие тыщи верст.

— Так и езжай к нему!

— Я бы поехала, да узнала: изменяет он мне. С учетчицей путается.

— Знаешь, гражданка, у меня дел — во! Как у министра. Некогда мне разбирать ваши дрязги, Поезжай на полевой стан и наведи сама порядок. Ясно?

— Ясно! — твердым голосом сказала Кира. — Только если вам некогда помочь жене знатного бригадира Ярцева, я могу поискать защиты и повыше. Открытка стоит всего пять копеек…

Парторг нахмурился. Подумал немного и сказал:

— Вот что, топай в крайнюю избу. Скажешь хозяйке, я велел пустить на ночлег. Завтра поговорим. Ну, что стоишь? Иди, иди, когда надо будет, позову.

Кира ушла, уверенная в победе. Парторг вздохнул, покачал головой и велел разыскать Ярцева. Бригадир явился не скоро.

— Садись. Разговор будет серьезный. Жинка к тебе в гости приехала.

Ярцев не обрадовался.

— Там у тебя учетчица Галя работает. Сегодня же в другую бригаду переведем. Понятно?

— Нет, непонятно!

— Ну, так вот скажу прямо: кончай всю эту музыку! — Парторг заметил в глазах бригадира промелькнувшую тоску. — Семья, так сказать, — он поднял указательный палец, — это ячейка коммунистического быта. Теперь тебе ясно?

— Ничего не ясно, — насупился бригадир. — Только Галю я люблю по-настоящему.

— Люблю! — парторг даже присвистнул. — Тоже сказанул. А еще коммунист!

— Вы в чужую жизнь не вламывайтесь! И Галю трогать не позволю!

Разговор принимал острый характер. Наконец парторг решил поставить точку.

— А мы тебя, дурака, намечали выдвинуть в депутаты Верховного Совета, и когда целинников награждать будут, к ордену Ленина думали представить. Понятно?

— Понятно! — бригадир крепко хлопнул за собой дверью.

Вот эту историю неблагополучной семейной жизни Ярцева и поведал мне парторг МТС.

Примерно через неделю вместе с киноработниками, то ли московскими, то ли алмаатинскими, мы приехали на полевой стан знатного бригадира Ярцева. Я увидел и Киру и учетчицу Галю. Ярцев ходил мрачный. Режиссер от съемки отказался:

— Снимем, а потом вырезать придется. Кто-нибудь письмо напишет, ничего доброго не получится. Поищем благополучного бригадира.

Мы покинули полевой стан, я распрощался с киноработниками и поехал в Карабальский район. Были новые встречи с целинниками, но Ярцев, Кира и Галя крепко засели в голове. Я чувствовал — вот настоящий конфликт: любовь или слава! Когда-нибудь я использую этот материал для рассказа, но сейчас надо было думать о газете и своих обязательствах перед редакцией.

Во время поездки я написал несколько очерков, и все они пошли в редакционную корзину. Видимо, я писал не то, что требовалось газете. Об этом я узнал, когда садился в алмаатинский вагон поезда, который на восьмые сутки должен был доставить меня в столицу Казахстана. Поезд шел кружным путем, через Челябинск, где пришлось довольно долго ждать, пока прицепили вагон к другому поезду.

Восемь суток! И я решил, чтобы не терять времени напрасно, написать черновой вариант пьесы «По велению сердца». В основу взять историю бригадира Ярцева. Когда поезд подходил к Алма-Ате, я закончил последнюю картину.

Еще недели две — три посидел над рукописью, а затем отнес ее в Союз писателей. Назначили обсуждение. Кто-то из поэтов сказал:

— Вы плохо знаете законы сцены. Хорошо бы вам поговорить с режиссером театра Штейном. Он бы вам помог.

Совет был дельный. Я хорошо знал Якова Соломоновича и честно сказал ему, что один с пьесой не справлюсь. Может быть, он согласится быть соавтором?

— Ладно. Надо почитать. Оставьте вашу рукопись.

Через день у нас состоялся обстоятельный разговор.

— Конечно, это пьеса! — сказал Штейн. — Но над ней надо крепко работать и убрать совершенно немыслимые вещи. Вот, например, любовный конфликт. У Ярцева есть дети…

— Один ребенок! — торопливо поправил я.

— И даже одного не нужно. Затем беременная Галя?.. К чему это? Зачем вам это нужно?

— На самом деле так и было.

— Наивный человек. Мало ли что было? Вы же драматург. Галю надо написать иначе. Я, например, вижу Галю (глаза Штейна мечтательно засветились) чистую, целомудренную, чище любой тургеневской девушки. Через всю пьесу они должны пройти и ни разу не поцеловаться с Ярцевым. Вот это будет настоящий полнокровный образ девушки — целинницы, нашей современницы…

Разговор кончился тем, что Штейн согласился быть соавтором.

— Любовь — любовью, — прибавил он, — а на первом месте нужно показать самоотверженный труд комсомольцев.

Сразу заняться пьесой «По велению сердца» Яков Соломонович не мог, он работал над постановкой очередного спектакля, очень трудного и сложного. Короче говоря, весь пятьдесят четвертый год прошел в бесконечных обсуждениях и доработках текста.

В это время я неожиданно получил телеграмму из Оренбурга. Главный режиссер областного драматического театра имени Горького Иоффе просил срочно выслать пьесу «По велению сердца». Меня он не знал, я его тоже. Показалось странным, как он узнал о нашей пьесе. Я показал телеграмму Штейну. Он оживился:

— Немедленно телеграфируйте: пьесу высылаем. Между прочим, ничего странного нет. Кто-нибудь