На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Директор не стал возражать. Он знал — переспорить Гани Муратбаева невозможно. Гани после разговора с директором пришел ко мне и, увидев, что я собрался в дорогу, сказал:
— Не торопись, Курмаш, тебя оставляют в институте, хотя ты и плохо подготовлен. Чтобы не отстать от товарищей по курсу, тебе необходимо заниматься больше других. Это трудно, но я обещал директору помочь тебе.
— Спасибо!
— За простое спасибо я помогать не буду.
По моему лицу он заметил, что я ничего не понял.
— Я потребую с тебя плату! — предупредил Гани.
— Но мне нечем платить…
— Найдется чем, не беспокойся. Каждый день я буду заниматься с тобой по часу, и каждый день ты мне будешь петь только одну песню — «Саулемай». Такой мы заключим с тобой договор.
— Если хочешь, буду петь по три песни! — обрадовался я.
— Достаточно одной.
Меня зачислили в институт. Гани честно выполнял свое обещание — он каждый день занимался со мной. Скоро я нагнал своих товарищей. Тогда Гани Муратбаев поздравил меня:
— Я рад, что не ошибся в тебе. У тебя, Курмаш, будет большая слава певца!
Гани оказался прав. У меня был отличный голос, я знал множество песен. Хотя я был простой студент, меня стали приглашать на «большие» музыкальные вечера в Ташкенте.
Помню, в городе устраивался «Восточный концерт», на нем присутствовал посол Ирана. Он ехал в Москву и в Ташкенте остановился на день. Я исполнил персидскую песню, и почетный гость послал мне кольцо!
Я очень жалел, что на этом концерте не было Гани Муратбаева. Он уже работал в Москве. Талантливый организатор, он быстро рос по комсомольской линии, был членом Центрального Комитета Комсомола.
Через пять лет я окончил институт в Ташкенте, поработал в школе и отправился в Киргизию, в город Фрунзе, чтобы продолжить образование. В это время Наркомпрос Казахстана собирал труппу казахских актеров: было решено создать национальный театр. Секретарь Фрунзенского обкома комсомола, узнав, что я нахожусь в городе, пригласил меня к себе.
— Вот смотри, — сказал он и показал кзыл-ордынскую краевую газету «Энбекши казах». — Тебя разыскивает Наркомпрос. Предлагают тебе стать актером.
Он хотел меня обрадовать, но я не обрадовался. Мне казалось, из этой затеи ничего путного не получится и я напрасно потеряю время.
— Поезжай, поезжай! Это очень важное и нужное дело! — настаивал секретарь.
И я поехал в Кзыл-Орду. Сюда из Оренбурга уже перенесли столицу Казахстана. Здесь со всех концов республики собрались будущие актеры — Амре, Иса, Калибек, Елюбай, Серке… Так создавался наш первый национальный театр. Серке и я стали режиссерами. Трудно было, ощупью шли. Никто не учил, сами учились. Смотрели татарские и русские спектакли, учились. Так незаметно шло время, год за годом. Театр переехал в Алма-Ату. Образовался музыкальный театр, в нем пел Амре, я пел, Елюбай, Калибек. Народу нравилось…
Я часто вспоминал своего друга Гани Муратбаева. Вот бы он посмотрел наш музыкальный театр! Но он работал в Москве, стал большим человеком. Кто-то мне сказал, что его избрали членом исполкома Коммунистического Интернационала Молодежи и отправили за границу работать в восточных странах. Ни у кого это не вызвало сомнения, и я порадовался за своего друга. Он был замечательный человек и работник.
С огромным опозданием я узнал о смерти Гани Муратбаева. Эта весть меня потрясла. Я долго не мог успокоиться. Во время летнего отпуска я поехал в Ташкент, зашел в институт, где учился. Про Гани кто-то помнил, а большинство его совсем не знало. Мне стало обидно. Он сделал для меня так много, что пять родных братьев столько не сделают.
Из Ташкента я заехал в Чимкент. Здесь я встретил своего друга Алишера Бейсенова и рассказал ему о Гани Муратбаеве, самом замечательном человеке. Недаром его хотели сделать наркомом. Сколько лет прошло, как он покинул Ташкент? Всего восемь. И его уже многие не помнят. А если пройдет еще восемь — могут совсем забыть.
Так мы разговаривали с Алишером, и у меня родились сомнения. Русские ставят памятники великим людям. А почему казахи не поставили памятник Чокану Валиханову? Поэту Абаю? Ученому Алтынсарину? Надо поставить памятник Гани Муратбаеву. Что ты скажешь на это, Алишер?
Алишер со мной согласился. Мы даже подыскали подходящее место для будущего монумента. Чимкентские комсомольцы поддержали мой замысел. Я отправился в горсовет. Но там сидели равнодушные люди, проще сказать, бюрократы.
— Почему нужно ставить памятник в Чимкенте? Вы сами сказали, что Гани уроженец Казалинского уезда Кзыл-Ординской области. Какое отношение он имеет к нашему городу? Я, например, не знаю, бывал ли Гани в Чимкенте или нет. А кроме всего прочего — у нас нет денег.
— Деньги на памятник будут, — сказал я, — Это не ваша забота.
Где найти деньги, — раздумывал я. И мы с Алишером решили устроить концерт, а весь сбор пожертвовать на памятник. Выпустили афишу, где было напечатано, что я, артист казахского музыкального театра, Курманбек Джандарбеков приехал из Алма-Аты в Чимкент, чтобы дать концерт для любителей вокального искусства. Я обещал спеть сто одну, песню в течение одного вечера. На афише были перечислены эти песни — казахские, киргизские, уйгурские, узбекские, персидские и даже турецкие. Упомянут был и Алишер Бейсенов, исполнитель комических рассказов. Весь чистый сбор с концерта предназначался на постройку памятника Гани Муратбаеву в Чимкенте.
Люди читали афишу и качали головами. Кто-то, конечно, не верил, а кто-то подозревал даже тайный обман.
Я открыл концерт вступительным словом. Рассказал о покойном Гани Муратбаеве, какой это был замечательный комсомолец. Чтобы обессмертить его имя, в Чимкенте будет поставлен ему памятник. И заслуга в этом слушателей, которые пришли послушать мои песни.
Концерт я начал песней «Саулемай». Да иначе и быть не могло! С ней у меня связаны самые дорогие, самые светлые воспоминания о Гани.
Концерт шел в летнем театре. Вечер был очень жаркий, стояла страшная духота, петь было невыносимо трудно.
Выручал меня Алишер. После каждых десяти песен он выступал с комическими рассказами. И пока в зале хохотал народ, я пил ледяную воду, принесенную из арыка.
Я исполнил
