На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не только за историю театра, за его славное прошлое болеет Капан Уралович. Он мечтает сыграть интересную роль современника в советской пьесе, героя нашего времени.
— Казахские драматурги в большом долгу перед нами, актерами. До сих пор у нас нет выдающейся пьесы о современности и нет такой роли, в которой смог бы блеснуть талантливый актер.
Капан Бадыров и себя считает в большом долгу перед зрителями.
ВО ИМЯ ЛЮБВИ
В 1936 году в Москве проходила первая декада казахского искусства. Тогда я находился вне столицы и, к сожалению, не смог повидать своих старых друзей-артистов. Что происходило на декаде, я знал только из газет. Казахский государственный музыкальный театр показал москвичам спектакли «Кыз-Жибек», «Жалбыр» и «Ер-Таргын». Композитор Е. Брусиловский написал запоминающуюся музыку, использовав подлинные народные мелодии.
В спектакле «Жалбыр» играли мои старые знакомые, уже получившие высокие звания заслуженных артистов, — Умурзаков, Кожамкулов, Куанышбаев. Ставил спектакль режиссер Курманбек Джандарбеков.
Декада проходила с большим успехом. Великий русский актер В. И. Качалов писал:
«Спектакли Казахского государственного оперного театра — незабываемы по своей красоте, силе и мастерству».
По окончании декады К. Джандарбекову было присвоено звание народного артиста Казахской республики. С ним я встретился через девять лет, как раз в тот год, когда закончилась Великая Отечественная война.
Я приехал в Алма-Ату и на следующий же день пошел в только что выстроенный театр оперы и балета. Шел спектакль «Абай» Жубанова и Хамиди. Ставил его народный артист республики, лауреат Государственной премии Курманбек Джандарбеков.
Мы с ним встретились и, хотя не виделись восемнадцать лет, он меня сразу узнал.
Как и в прежние годы, Курманбек был порывистый, темпераментный, горячий, на кого-то сердился в тот момент. Я понял: сейчас ему не до меня. Договорились, что завтра после репетиции он придет ко мне в гостиницу.
«Завтра» он разыскал меня по телефону и перенес встречу на следующий день на то же время. Ко мне Курманбек пришел прямо с репетиции. Я поздравил его с успехом — работать в таком великолепном театре большая честь и радость.
Джандарбеков досадливо отмахнулся:
— Петь — радость, а быть только режиссером… — Он помолчал и устало повторил: — Петь — большая радость, это верно. Но я уже давно не пою.
— Почему? Кто тебе мешает?
— Сам мешаю. Не хочу. Голос!.. — он сокрушенно покачал головой.
— У тебя замечательный голос, Курманбек!
— Был, — угрюмо ответил он.
Я ничего не мог понять.
— Неприятно вспоминать, но тебе расскажу.
И он поведал мне печальную историю. Я записал ее и хочу передать, как она отложилась в моей памяти.
— Начну издалека… Время было очень трудное, голодное, есть было нечего, — говорил Курманбек. — Нас было в Чимкенте трое, я был самый младший. Мы решили пойти пешком в Ташкент и поступить там в педагогический институт. Мои земляки были старше меня и грамотнее. Они сдали приемные экзамены, а я срезался.
— Ничего, — сказал экзаменатор, — мальчуган еще подождет, время терпит.
Помню, остался я один. Последний день в Ташкенте, завтра надо идти домой. Сижу на подоконнике в коридоре, чуть не плачу от обиды. Товарищей моих приняли, а меня нет. А внизу шум, молодежь концерт устроила. Все радуются, а я сижу, горюю и даже не заметил, как ко мне подошли земляки, с которыми я пришел в Ташкент.
— Что ты тут делаешь, Курмаш? Неужели тебе не скучно одному?
Я молчал.
— Пойдем с нами. Собралась вся школа.
— Не пойду.
— Там очень весело.
— Вам весело, вы и веселитесь.
Мои земляки переглянулись.
— А ведь мы пришли за тобой. Мы сказали, что ты замечательно поешь. Молодежь хочет послушать твои песни.
Я рассердился:
— Оставьте меня! Вы сдали экзамены, вам хорошо. А мне нечему радоваться.
Но мои друзья не стали слушать. Чуть не силой они потащили меня на нижний этаж. Здесь будущие студенты устроили настоящий айтыс. Соревновались — кто кого победит. Земляки пристали ко мне:
— Спой, Курмаш! Поддержи славу Чимкента! Не будь упрямым.
Но уговорить меня они не смогли. Кто-то посоветовал позвать на помощь Гани Муратбаева, секретаря комсомольской организации. Его нашли очень быстро. Я видел Гани один раз. Красивый джигит, курчавые пышные волосы, смелый взгляд.
Он подошел ко мне и протянул руку.
— Здравствуй, джигит! Твои земляки говорят, что ты очень хорошо поешь. Почему не хочешь доставить нам радость? Спой хотя бы одну песню!
Гани смотрел на меня с большим дружелюбием, отказать ему мне не хотелось.
— Хорошо, я спою.
— Чтобы все увидели певца, его надо поставить куда-нибудь повыше, — сказал Гани и помог мне взобраться на стол.
— Что ты будешь петь, малыш? Как объявить твое выступление?
— Я спою «Саулемай».
— Чудесная песня! — одобрил Гани и объявил громким голосом:
— Курманбек Джандарбеков из Чимкента споет «Саулемай».
И я запел. Стало тихо. Гани слушал меня, полузакрыв глаза. Он любил эту песню, как я узнал в тот же день.
Меня вызывали без конца. Я пел песню за песней. Но на душе было горько. Я знал — завтра мне надо покинуть Ташкент.
Мои земляки рассказали Гани, почему меня не принимают в институт: не сдал экзамены и очень молод.
— Хорошо, попытаюсь что-нибудь сделать, — Гани усмехнулся. — Курмаш не виноват, что так поздно родился.
Гани Муратбаев был не только секретарем комсомольской организации института, он вел большую работу в Центральном комитете Комсомола Туркестана. С ним считалась дирекция института.
— Надо принять Джандарбекова, — сказал Гани директору. — Он хочет быть мугалимом. Курманбек пешком пришел из Чимкента за образованием.
— Он плохо подготовлен. Преподавателям трудно будет его учить!
— Не будет
