Савелий Крамаров. Cын врага народа - Варлен Стронгин

— Я не заглядывал в Талмуд, — сказал я Савелию, — но представляю, что судьба странника тяжела и полна опасностей.

— А когда мне было легко? — вдруг улыбнулся он. — Когда было приятно жить и работать? В пяти-шести фильмах, в нашем телебенефисе…

Он говорил проникновенно о том, что прочувствовал, пережил, и я перестал перечить ему. Снова вспомнилась песенка из телебенефиса: «А мне опять чего-то не хватает». Песня действительно была о нем, о Савелии Крамарове, ему всегда чего-то не хватало — новых ролей, удовлетворенности своей работой, любимой жены, ребенка и… своего бассейна, о котором он мечтал, пусть даже крохотного, но своего, куда можно бултыхнуться в любое время. «У меня однокомнатная квартира и машина, этим ограничено мое благосостояние, — как-то заметил он мне, — неужели я не заслужил на свои деньги купить то, что мне хочется?!» Похожее говорил Федор Шаляпин, когда у него реквизировали небольшой особняк на Садовом кольце, где ныне расположили его музей.

— Я никого не эксплуатировал, не грабил, я зарабатывал деньги своим голосом. Почему у меня отнимают мой дом?!

Необычные «странные» люди — всегда не хотели жить и думать как все. В результате их странствия по миру становились их судьбою.

Я понял, что главная причина, из-за чего уезжает Крамаров, не ограничение в жилплощади, не отказ в туристической поездке в ФРГ, как позже утверждали на киностудии, а приостановление его творческой жизни, которой ему не хватало как воздуха. Я не помню деталей нашего прощания. Помню, что в квартире царила гробовая тишина, изредка прерываемая обычными в такой ситуации словами, пожеланиями удачи. Ведь тогда считалось, что люди, покидающие страну, уезжают навсегда. Мы в последний раз встретились взглядами, прямо посмотрели в глаза друг другу, потому что были всегда откровенны и честны в отношениях между собой, и, наверное, еще что-то большее связывало нас, что могут понять только «сыновья врагов народа», какими мы числились долгое время.

Савелий тихо прикрыл за собою дверь, а у меня екнуло сердце, я понимал, что закончилась добрая и неповторимая часть моей жизни, что от меня ушел друг, который ни разу не предал, не обманул меня, который ждал от меня добра, а я всегда старался не обмануть его ожидания.

Передо мною две фотокарточки Савелия, вышедшие массовым тиражом для поклонников кино и продававшиеся в киосках «Союзпечати». Это две разные фотографии одного человека. На первой из них фотограф уловил его мягкие и нежные интеллигентные черты, добрые, проникновенные глаза. На оборотной стороне посвящение: «Моему лучшему другу Варлену Стронгину». «Здесь я похож на Алена Делона», — с долей шутки говорил о себе Савелий. Вероятно, он должен был выглядеть таким красивым и благообразным юношей, если бы его детство сложилось нормально, если бы в кино на роли главных положительных героев требовались не так называемые «социальные типы» деревенско-пролетарского характера, зачатые родителями в революционных условиях злобы, нищеты и веры в коммунистическую утопию, сражавшиеся с природой и уничтожавшие ее, и от этого страшного сумбура их лица приобретали суровость и неправильные, но кажущиеся мужественными черты лица.

На второй фотографии Савелий ближе к типу героев, востребованных советским кино, но его вызывающий полууголовный задор смягчает улыбка, и кажется, что в нем борются человечность с грубостью, вера в доброту и социалистически оправданная нахальность, которой никто и ничто не сможет противостоять.

Каким Савелий Крамаров станет в Америке?

Век живи, век учись

Напротив метро «Баррикадная» подвыпивший писатель Юз Олешковский взасос, как говорили тогда, целует молодую привлекательную женщину, не обращая внимания на спешащих в метро людей. Для меня — это смелый поступок, на который я, даже будучи сильно влюблен и пьян, никогда не решился бы, для меня это непозволительная раскованность, граничащая с безрассудством. Юзеф Олешковский — известный детский писатель, автор знаменитой повести «Кыш и Два-Портфеля». Его книгу выбросили из плана выпуска в издательстве, где она пролежала четыре года, и он без колебаний, как кажется внешне, решил испытать свою судьбу в Америке. Он при встрече в Доме литераторов упорно зовет меня с собой.

— Сколько лет находится твоя книга в «Советском писателе»?! — наступает он.

— Пять лет, — растерянно отвечаю я.

— Ну, выйдет она на шестой-седьмой год, издашь еще одну-две книги, и, извини, жизнь закончится, — уверяет меня Олешковский. — Не дури, поедем в Штаты, Я не могу тебе ничего обещать, но там есть шанс, понимаешь, есть шанс стать человеком. Ты станешь нашим Вуди Алленом! Нашим, то есть эмигрантским, пока не научишься писать по-английски. Поедем, Варлен. Я уговариваю тебя, потому что жалею. Иосиф Дик назвал тебя в «Литературке» ведущим писателем в жанре сатиры. И он прав. Вуди Аллена печатает вся Америка, он снимает свои незамысловатые фильмы. Маленького роста, обыкновенных внешних данных еврейчик. А ты, выступая на сцене, взрываешь смехом залы! Здесь ты погибнешь!

— Не погибну, — серьезно отвечаю я.

— С голоду не умрешь, хотя кто что знает, но дорогу на телевидение тебе прикроют. Уже закрыли. Юмористическая мафия, эти бандиты, никогда не выдержат сравнения с тобой. Даже твой друг, Александр Иванов, которого ты не раз выводил из запоя, на мой вопрос, почему тебя вырезают из телепередач, сказал мне такое… Я не хочу тебя расстраивать. Поедем, Варлен!

— Не могу, — уверенно говорю я, — не могу доставить врагам такую радость. Есть еще веские причины, и их немало, поверь мне, Юзик.

Олешковский обреченно машет на меня рукой.

— Савелий Крамаров едет! На пустое место! Думаешь, его ждут в Голливуде? Смелый человек!

— Смелый, — соглашаюсь я, и Юз Олешковский отходит в сторону, чтобы возобновить атаку на меня при очередной встрече.

Я не стал ему раскрывать наши с Савелием секреты. Все лето Савелий упорно учил английский язык, не расставаясь с учебником даже на ялтинском пляже. Готовился он к переезду в неизвестную страну очень тщательно. Было ясно, что наши соцбытовские проблемы не заинтересуют даже эмигрантов, живущих в новых материальных условиях, в стране, где в почете общечеловеческие ценности и действуют законы.

— Возьми для примера рассказы Михаила Зощенко, — предложил я, — стали нормально работать бани — и рассказ о плохой бане устарел, зато его произведения, высмеивающие общечеловеческие пороки — пьянство, жадность, лицемерие, предательство, воровство, глупость и другие им подобные, — злободневны по сей день.