Вольф Мессинг. Судьба пророка - Варлен Стронгин

Варлен Стронгин

Судьба пророка. Вольф Мессинг

О чем не знал Вольф Мессинг

Вместо предисловия

Я впервые увидел Вольфа Мессинга в конце 1947 года на сцене Государственного еврейского театра на Малой Бронной, которым руководил народный артист СССР Соломон Михайлович Михоэлс. Вечер состоялся в понедельник, в выходной для актеров день, и значительно пополнил бюджет малопосещаемого тогда театра. Намечался разгром еврейской культуры, и слова «еврейский буржуазный национализм» были у всех на слуху. Люди боялись ходить в этот театр. Кое-кто, чтобы помочь ему, покупал абонементы, но на спектаклях не появлялся. Зато на вечере Вольфа Мессинга зал был набит до отказа. Стулья поставили даже в центральном проходе. И несмотря на то, что вскоре в моей семье наступили тревожные времена и в феврале 1948 года был арестован отец – директор Государственного издательства еврейской литературы «Дер Эмес» («Правда»), – концерт Вольфа Мессинга поразил меня настолько, что я и сейчас, спустя полвека, помню до мельчайших подробностей все опыты этого чудо-человека.

Из зрительного зала, освещенный прожекторами, он казался волшебником, но не добрым и веселым, с легкостью творившим любые чудеса, а сосредоточенным и взволнованным. На каждый удачный эксперимент со зрителями Вольф Мессинг затрачивал немало энергии, вежливо кланялся рукоплескавшему залу и через мгновение уже работал снова, с напряжением всех своих физических и умственных сил. К концу вечера на его лбу выступили капельки пота.

Я не знаю, как называли бы Мессинга сейчас: экстрасенсом, парапсихологом, гипнотизером или, как прежде, ясновидящим, но не сомневаюсь, что его концертные выступления, предваряемые скромной афишей «Психологические опыты», собирали бы аншлаги.

Загадка Вольфа Мессинга, заключающаяся в его способности предвидеть будущее и с поразительной точностью «читать» мысли других людей, не объяснена до сих пор. Однако многого не знал и не понимал даже он. Будучи по существу эмигрантом, не понимал до конца порядков, царивших в СССР, не всегда – интерес к себе вождя страны. Но твердо он уяснил одно: Советский Союз спас его от гибели в фашистских застенках – в лагере смерти Майданек, где в душегубке закончили жизнь его беспечные братья, думавшие, что их заставляют раздеваться перед тем, как запустить в баню, отец, сомневавшийся, что их могут убить, их – невинных людей, не принесших никакого зла ни немцам, ни иным людям. В сознании Мессинга не раз возникали перекореженные от дикого страха лица родных и других заключенных, вылезающие на лоб безумные глаза, когда в камеры, набитые голыми телами обреченных, пускали смертельный газ.

Душа Вольфа Мессинга содрогалась от этих видений, но глаза оставались сухими, лишь следы перенесенных страданий угадывались в его облике. Причем только тогда, когда он оставался наедине с собой. Он должен был выглядеть бодрым и оптимистичным, как и большинство окружавших его людей, строивших «первое в мире светлое и победоносное государство социализма». Но Мессинг, родившийся вдалеке от центра России, казался этим людям весьма странным: резкие, нервные черты явно не русского лица, зачесанные назад слишком длинные волосы, порой испуганные глаза – все это привлекало к нему внимание бдительных созидателей нового общества, считавших, что капиталистическое окружение так и норовит заслать в их страну шпионов и диверсантов. Святой долг этих людей состоял в том, чтобы немедленно отвести подозрительного типа куда следует. Что они нередко и делали. Личность Вольфа Мессинга устанавливалась довольно быстро, его отпускали, но он не понимал, почему в России, где все нации равны, его задерживают, как врага, наподобие того, как в нацистской Германии хватали каждого человека, похожего на еврея.

Он не понимал, почему на его выступления в любом советском городе народ валом валит, но кое-кто из зрителей недоверчиво, а иногда и враждебно смотрит на него; почему перед концертом ведущая читает лекцию, «раскрывающую» суть его способностей, о которых он даже не подозревал и с объяснением которых был не согласен. Мессинг пробовал возражать, но компетентные люди намекнули ему, что без этой лекции он видел бы стены не концертных залов, а в лучшем случае барачных тюремных построек. Один журналист в откровенной беседе поведал Мессингу, что, отгадывая мысли на расстоянии, тот разрушает материалистическую теорию марксизма-ленинизма, но его всемогущий покровитель смотрит на это сквозь пальцы, считая, что массы не заподозрят в выступлении политического подвоха и примут это за чудо ясновидения, в которое, возможно, верит и сам небожитель.

Вольф Мессинг не знал, что среди его зрителей были и другие люди, понимающие, что живут при тоталитарном строе, что марксистско-ленинское учение построено на догмах и определенный им путь к светлому будущему ведет в пропасть. Вольф Мессинг не знал, что своими опытами зарождает у наиболее просвещенных и смелых граждан сомнение в правильности этого пути. Пожалуй, он одним из первых внес сумятицу в сознание людей, забитых коммунистической идеологией, заставил их задуматься над жизнью страны, не способной вырваться из тисков страха и нищеты.

Вольф Григорьевич Мессинг, сумевший постичь неведомое, на самом деле не знал многого о жизни новой для него страны, не догадывался обо всех своих возможностях, был не в состоянии научно объяснить проводимые им опыты. В его жизни доброе и злое были так круто перемешаны, что этот дикий сплав до последних дней мешал ему обрести желанный покой и удовлетворение.

Местечковое детство

Вольф Мессинг родился в России, точнее, на территории Российской империи, в крохотном еврейском местечке Гора-Кавалерия, близ Варшавы и в двухстах километрах от Киева. Произошло это 10 сентября 1899 года – в канун двадцатого столетия. Может, конец одного и начало другого века – особое время, когда рождаются гениальные дети, посланные Богом или природой, чтобы таким своеобразным путем прославить прошедшее, заложить генетический фундамент будущего или просто напомнить людям о достойных родителях?

О первых годах детства у Вольфа осталось не слишком много воспоминаний: «Маленький деревянный домик, в котором жила наша семья – отец, мать и мы, четыре брата. Сад, в котором целыми днями возился с деревьями и кустарником отец, который нам не принадлежал. Но все же именно этот сад, арендуемый отцом, был единственным источником нашего существования. Помню пьяный аромат яблок, собранных для продажи… Помню лицо отца, ласковый взгляд матери. Жизнь сложилась потом нелегкой, мне, как и многим моим современникам, довелось немало пережить» – отзвуки погромов в Кишиневе и Киеве, беспросветную нищету, когда одну селедку делили на шестерых членов семьи…