Манифик - Тимур Александрович Темников

присутствие. Слышал, как она дышит, ждал, что с ее губ вот-вот сорвутся слова. Те самые.

Он любил их и ненавидел.

Иногда они казались ему нежными, и он чувствовал в них тепло и заботу. Таял от этих слов. Ему действительно хотелось стать неоперившимся птенцом и укутаться в ее ладошки. Уткнуться клювом в складку у основания ее красивых пальцев и так провести всю жизнь. Но такие минуты обычно случались вечерами, когда на разложенном диване, смешавшись со скомканным и пропахшим сексом постельным бельем, они лежали и обнимали друг друга. Он гладил ее, едва прикасаясь, словно боясь нарушить идеальную гармонию строения ее изгибов, опасаясь неловким движением покуситься на золотое сечение ее созданного для восхищения тела, погружаясь в аромат ее кожи. Она улыбалась и позволяла любоваться собой. Называла его «моя птаха».

Порою слова про «птаху» произносились, когда он уставшим возвращался с разгрузки вагонов, чтобы поспать несколько часов и сходить хотя бы на пару лекций своего философского факультета, они раздражали его и бесили. Он им не радовался. Он их ненавидел. Он был птицей, не птахой, а птицей черной, умной, способной летать. Способной достичь неба. Он чувствовал снисхождение к себе. Пренебрежение в этих словах. Но ничего не говорил, он молчал и лишь натянуто улыбался.

Когда она пришла и сказала, что у них будет «птенец», он даже сначала не понял, злиться ему или радоваться такому новому слову в их жизни. А потом, когда до него дошло, что она беременна, он выдохнул и понял, что она перестала быть его. Обнял ее, расцеловал, но в его поцелуях была грусть. Он теперь знал, что она ему не принадлежит, а принадлежит тому «птенцу», что сейчас внутри нее. Его ей мало. Он для нее больше не представлял никакой ценности. Он никогда не был разговорчивым, а в тот вечер замкнулся вовсе.

Исай стал замечать, что с ней происходило что-то, чего он раньше не видел. Ничего такого, что бы бросалось в глаза, но в ее взгляде появилась отчужденность. Да, он знал, что так и произойдет и эта отчужденность будет только расти. А потом от их отношений ничего не останется. Он пребывал в тревоге. Пытался обсудить с ней, но она только непонимающе пожимала плечами и убеждала его, что все в порядке, все как и прежде. Но он-то точно знал, что она врет.

А еще через четыре недели он в этом убедился. После чего попал в больницу на долгих шесть лет. С помощью Елены он как-то приходил в себя на протяжении нескольких месяцев, вырывался из тех оков жуткого состояния, когда нет желания и только тоска, словно гниль, изнутри разъедает все существо, и нет больше ни одного чувства, и сама тоска превращается в тоску по чувствам.

Он не помнит зачем, но помнит людей, которые в комнате для свиданий назвались представителями загса, помнит, что она тоже была с ними, помнит Елену, которая вместе с ним ставила подпись на бумаге. Он подписал документы на признание ребенка. Мать ребенка назвала дочь Виталиной. Фамилию в метриках записали по отцу.

Когда через много лет он вышел из клиники, он первым делом направился в паспортный стол и поменял имя и фамилию. Получил новый паспорт. Теперь он стал зваться Исай Воля. За долгие годы его пребывания в условиях психиатрического стационара он вычитал, что имя Исай означало «спасение, данное богом», он понимал по-своему и религию, и значение слов в трактовании имени, потому выбрал его. Воля была страстным желанием, которое важно воплотить. Что же может еще означать слово «воля»?

Он никогда не искал встречи с людьми из его прошлого. Всегда помнил о ней, всегда держал ее в сердце, чтобы любить и ненавидеть одновременно. Иногда вспоминал, что у него есть дочь. Тогда отрицательно качал головой, словно выбрасывая такие воспоминания из нее. Но порой они возвращались, слава богу, не часто, как бы сами по себе. А ему в голову не приходило и не пришло бы никогда желание вспомнить, если бы не сегодняшняя информация с экрана компьютера. Она словно сломала ему руки и перебила ноги, целой осталась только готовая взорваться голова, набитая мириадами мыслей, и еще сердце под тоннами чувств, и для Исая такое было невыносимо.

Он встал с кресла. Обернулся назад, туда, где должна была сидеть она. Лишь легкое дуновение колыхнуло газовый тюль на окне, словно кто-то шагнул сквозь стену и исчез в пространстве за пределами восприятия.

Исай подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Его лицо было уставшим. Он понимал это по темным кругам вокруг глаз и морщинам в уголках, что стали отчетливей из-за отеков. Его лицо менялось, оно словно было текучим, как воздух. Не искажалось, нет. Исай прислонился к зеркалу вплотную. В его карих глазах трабекулярные сети, те, что составляют причудливую текстуру рисунка радужки, словно увеличились, раздвинулись, раскрыли невидимые в обычном мире пустоты. Исай видел каждый изгиб, каждую полость, помноженные на тысячу раз. Он двигался по непредсказуемым лабиринтам, как волна, или частица, или мысль, которая достигает любой точки пространства независимо от времени. И там в одной из пещер он увидел себя.

Того.

Прежнего.

Которого звали по-другому.

Исай с криком отшатнулся от зеркала и ударил по нему кулаком, обвалив разрушенные осколки, чтобы никогда не собрать их больше в того себя, прежнего. Слабого. Ничтожного. Птенца. Птаху. Человека, который погряз в своих чувствах любви и обожания другого и не мог ими управлять. Отдался им, мечтая о том, что те не оставят его никогда. Но они существовали сами по себе. Возносили к небу, потом больно бросали, топтали, давили, уничтожали, оставляли насовсем подыхать в полном бесчувствии.

И он понял: для того чтобы овладеть собой и стать сильным, от чувств нужно отгородиться. Только одно чувство может существовать – чувство долга. Долга перед тем предназначением, которое дано человеку по рождению или которого он заслужит, двигаясь по пути жизни, но примет осознанно.

Теперь Исай четко знал, что перед тем, как придет к восьмому, он должен прийти к той девушке на фотографии, с красивым именем Виталина.

Глава 18

Дрозд приняла решение, что на этот раз допрос свидетеля будет происходить как положено. В допросной и по порядку. Мягкие условия кабинета во время последней дачи показаний, когда следователь работала с Авророй, по убеждению Виталины, себя не оправдали. Конечно, важно было понять, разобраться в отношении той к делу ее супруга, но выстроенный диалог