Анна Каренина - Лев Толстой

- Не поверхностное, - сказала княгиня Тверская. Один офицер, говорят,

сломал два ребра.

Алексей Александрович улыбнулся своею улыбкой, только открывавшею зубы,

но ничего более не говорившею.

- Положим, княгиня, что это не поверхностное, сказал он, - но

внутреннее. Но не в том дело, - и он опять обратился к генералу, с которым

говорил серьезно, - не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту

деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную

сторону медали. Это прямо входит в обязанности военного. Безобразный спорт

кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но

специализированный спорт есть признак развития.

- Нет, я не поеду в другой раз; это меня слишко волнует, - сказала

княгиня Бетси. - Не правда ли, Анна?

- Волнует, но нельзя оторваться, - сказала другая дама. - Если б я была

римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка.

Анна ничего не говорила и, не спуская бинокля, смотрела в одно место.

В это время через беседку проходил высокий генерал. Прервав речь,

Алексей Александрович поспешно, но достойно встал и низко поклонился

проходившему военному.

- Вы не скачете? - пошутил ему военный.

- Моя скачка труднее, - почтительно отвечал Алексей Александрович.

И хотя ответ ничего не значил, военный сделал вид, что получил умное

слово от умного человека и вполне понимает la pointe de la sauce.

- Есть две стороны, - продолжал снова Алексей Александрович, -

исполнителей и зрителей; и любовь к этим зрелищам есть вернейший признак

низкого развития для зрителей, я согласен, но...

- Княгиня, пари! - послышался снизу голос Степана Аркадьича,

обращавшегося к Бетси. - За кого вы держите?

- Мы с Анной за князя Кузовлева, - отвечала Бетси.

- Я за Вронского. Пара перчаток.

- Идет!

- А как красиво, не правда ли?

Алексей Александрович помолчал, пока говорили около него, но тотчас

опять начал.

- Я согласен, но мужественные игры... - продолжал было он.

Но в это время пускали ездоков, и все разговоры прекратились. Алексей

Александрович тоже замолк, и все поднялись и обратились к реке. Алексей

Александрович не интересовался скачками и потому не глядел на скакавших, а

рассеянно стал обводить зрителей усталыми глазами. Взгляд его остановился на

Анне.

Лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела,

кроме одного. Рука ее судорожно сжимала веер, и она не дышала. Он посмотрел

на нее и поспешно отвернулся, оглядывая другие лица.

"Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень

натурально", - сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на

нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это

лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против

воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.

Первое падение Кузовлева на реке взволновало всех, но Алексей

Александрович видел ясно на бледном, торжествующем лице Анны, что тот, на

кого она смотрела, не упал. Когда, после того как Махотин и Вронский

перескочили большой барьер, следующий офицер упал тут же на голову и

разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей публике, Алексей

Александрович видел, что Анна даже не заметила этого и с трудом поняла, о

чем заговорили вокруг. Но он все чаще и чаще и с бо'льшим упорством

вглядывался в нее. Анна, вся поглощенная зрелищем скакавшего Вронского,

почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд холодных глаз своего мужа.

Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка

нахмурившись, опять отвернулась.

"Ах, мне все равно", - как будто сказала она ему и уже более ни разу не

взглядывала на него.

Скачки были несчастливы, и из семнадцати человек попадало и разбилось

больше половины. К концу скачек все были в волнении, которое еще более

увеличилось тем, что государь был недоволен.

XXIX

Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то

фразу: "Недостает только цирка с львами", и ужас чувствовался всеми, так

что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего

необыкновенного. Но вслед за тем в лице Анны произошла перемена, которая

была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала

биться как пойманная птица: то хотела встать и идти куда-то, то обращалась к

Бетси.

- Поедем, поедем, - говорила она.

Но Бетси не слыхала ее. Она говорила, перегнувшись вниз, с подошедшим к

ней генералом.

Алексей Александрович подошел к Анне и учтиво дал ей руку.

- Пойдемте, если вам угодно, - сказал он по-французски; но Анна

прислушивалась к тому, что говорил генерал, и не заметила мужа.

- Тоже сломал ногу, говорят, - говорил генерал. - Это ни на что не

похоже.

Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место, где упал

Вронский; но было так далеко и там столпилось столько народа, что ничего

нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела идти; но в это время

подскакал офицер и что-то докладывал государю. Анна высунулась вперед,

слушая.

- Стива! Стива! - прокричала она брату.

Но брат не слыхал ее. Она опять хотела выходить.

- Я еще раз предлагаю вам свою руку, если вы хотите идти, - сказал

Алексей Александрович, дотрогиваясь до ее руки.

Она с отвращением отстранилась от него и, не взглянув ему в лицо,

отвечала:

- Нет, нет, оставьте меня, я останусь.

Она видела теперь, что от места падения Вронского через круг бежал

офицер к беседке. Бетси махала ему платком.

Офицер принес известие, что ездок не убился, но лошадь сломала себе

спину.

Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей

Александрович видел, что она плакала и не могла удержать не только слез, но

и рыданий, которые поднимали ее грудь. Алексей Александрович загородил ее

собою, давая ей время оправиться.

- В третий раз предлагаю вам свою руку, - сказал он чрез несколько

времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и не знала, что сказать.

Княгиня Бетси пришла ей на помощь.

- Нет, Алексей Александрович, я увезла Анну, и я обещалась отвезти ее,

- вмешалась Бетси.

- Извините меня, княгиня, - сказал он, учтиво улыбаясь, но твердо глядя

ей в глаза, - но я вижу, что Анна не совсем здорова, и желаю, чтоб она ехала

со мною.

Анна испуганно оглянулась, покорно встала и положила руку на руку мужа.

- Я пошлю к нему, узнаю и пришлю сказать, - прошептала ей Бетcи.

На выходе из беседки Алексей Александрович, так же как всегда, говорил

со встречавшимися, и Анна должна была, как и всегда, отвечать и говорить; но

она была сама не своя и как во сне шла под руку с мужем.

"Убился или нет? Правда ли? Придет или нет? Увижу ли я его нынче?" -

думала она.

Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы

экипажей. Несмотря на все, что он видел, Алексей Александрович все-таки не

позволил себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел

внешние признаки. Он видел, что она ведет себя неприлично, и считал своим

долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать

только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя,

но невольно сказал совершенно другое.

- Как, однако, мы все склонны к этим жестоким зрелищам, - сказал он. -

Я замечаю...

- Что? я не понимаю, - презрительно сказала Анна.

Он оскорбился и тотчас же начал говорить то, что хотел.

- Я должен сказать вам, - проговорил он.

"Вот оно, объяснение", - подумала она, и ей стало страшно.

- Я должен сказать вам, что вы неприлично ведете себя нынче, - сказал

он ей по-французски.

- Чем я неприлично вела себя? - громко сказала она, быстро поворачивая

к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним

скрывающим что-то весельем, а с решительным видом, под которым она с трудом

скрывала испытываемый страх.

- Не забудьте, - сказал он ей, указывая на открытое окно против кучера.

Он приподнялся и поднял стекло.

- Что вы нашли неприличным? - повторила она

- То отчаяние, которое вы не умели скрыть при падении одного из

ездоков.

Он ждал, что она возразит; но она молчала, глядя перед собою.

- Я уже просил вас держать себя в свете так, что злые языки не могли

ничего сказать против вас. Было время, когда я говорил о внутренних

отношениях; я ведь не говорю про них. Теперь я говорю о внешних отношениях.