Приключение Питера Симпла - Фредерик Марриет

— Мистер Симпл, — сказал он, — я посылал за вами, чтобы просить у вас извинения в моем поступке прошедшей ночью, который был не только слишком горяч, но даже несправедлив. Я узнал, что вы не виноваты в потере матросов.

Такая благородная речь тронула меня, и мне стало жаль его. Чтобы успокоить его, я отвечал, что хотя я действительно не виноват в потере этих двух матросов, но виноват в том, что позволил Хикману выйти из бота, и если бы сержант не поймал его, то вернулся бы без него, и таким образом вполне заслужил наказание, которому подвергся.

— Мистер Симпл, — возразил мистер Фокон, — я уважаю вас и удивляюсь вашим чувствам; все-таки я поступил дурно, и долг мой извиниться перед вами. Ступайте. Я попросил бы вас сделать мне удовольствие отобедать со мной, но я замечаю, у вас еще кое-что случилось; при других обстоятельствах я разобрал бы это дело, но теперь не стану.

Я приложил палец к шляпе и отправился вниз.

Между тем О'Брайен, узнав причину нашей ссоры, рассказал обо всем мистеру Фокону, который, как говорил мне О'Брайен, очень сожалел о случившемся.

В самом деле, после этого случая мистер Фокон всегда обходился со мной с величайшей ласковостью и поручал мне всякое дело, которое казалось ему не лишенным важности. Он был чистосердечный друг: не позволяя мне пренебрегать службою, он в то же время поступками своими оказывал мне уважение и доверие.

Начальник корабельного отряда вернулся на борт, рассерженный тем, что его оставили на берегу, и поговаривал о военном суде за нерадение о запасах, вверенных моему надзору, но О’Брайен советовал мне не обращать на это внимания.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Длинный разговор с мистером Чаксом. — Выгодно иметь молитвенник в кармане. — Квартирмейстер Суннбери и его россказни. — Капитан занемогает.

На следующий день капитан прибыл на борт с запечатанным приказом, который ему предписано было не вскрывать до прибытия в Ушант. В полдень мы снялись с якоря и отправились в путь. Дул легкий северный ветерок; гладкая поверхность воды Бискайского залива простиралась перед нами. Так как я не мог показываться на квартердеке, то меня записали в список больных. Капитан Савидж, принимавший участие во всем и во всех, спросил, что такое со мной случилось; хирург отвечал, что у меня воспаление глаза, и капитан удовлетворился этим ответом; я же, со своей стороны, старался не попадаться ему на глаза. По вечерам я обыкновенно прогуливался на баке и здесь снова возобновил нашу прежнюю дружбу с мистером Чаксом, которому подробно рассказал свои приключения во Франции.

— Я все обдумывал, мистер Симпл, — сказал он мне однажды, — каким образом такой молодой человек, как вы, мог перенести столько трудностей. И теперь знаю, почему это вам удалось. Это кровь, мистер Симпл, — в вас течет знатная кровь.

— Я не могу согласиться с вами, мистер Чакс. Простолюдин бывает так же храбр, как и благородный. Вы не можете сказать, что вы не храбры или что не храбры матросы нашего корабля; не так ли?

— Что касается матросов — сохрани меня Бог от несправедливости не признавать за ними львиной храбрости. Но храбрость бывает двоякого рода, мистер

Симпл: храбрость минутная и мужество, не изменяющее себе в продолжение долгого времени. Понимаете вы меня?

— Мне кажется, понимаю; но все-таки не соглашаюсь с вами. Кто выносит трудностей больше наших матросов?

— Так, так, мистер Симпл, но это потому, что суровая жизнь приучила их ко всему; если бы они были такими худенькими, как вы, и воспитывались так же нежно, то они не перенесли бы того, что перенесли вы. Мое мнение, мистер Симпл, — нет ничего, что могло бы сравниться с кровью.

— Мне кажется, мистер Чакс, ваши идеи об этом заходят слишком далеко.

— Неправда, мистер Симпл. По-моему, кто больше может потерять, тот способен к большим усилиям. Простолюдин сражается только за собственную честь; человек же, происходящий от целого рода лиц, славных в истории, имеющий щит, перекрещенный девизами и разрисованный внизу львами и единорогами, которым он обязан уподобляться доблестью, — такой человек сражается не только за свою честь, а за честь всех своих предков, имена которых будут обесчещены, если он поведет себя дурно.

— В этом отношении я согласен с вами в некоторой мере, мистер Чакс.

— Ах, мистер Симпл] Мы вечно ни во что не ставим то, чем обладаем, и ценим только то, чего не можем иметь. Желал бы я родиться дворянином — да я дворянин и без того, клянусь небом! — вскричал мистер Чакс и ударил кулаком по воронке так, что сплюснул ее. — Вы не можете представить, мистер Симпл, — продолжал он после минутного молчания, — как я рад, что расстался с этим сумасшедшим мистером Мадли с его двадцатью семью тысячами с лишком лет и с этой старой бабой, пушкарем Диспартом. Вы не знаете, как они сердили меня; конечно, это было глупо с моей стороны, но не сердиться на них было свыше моих сил. Уорент-офицеры этого корабля, кажется, люди почтенные, смирные, не позволяют себе фамильярности, которой я терпеть не могу. По прибытии в Англию вы ездили домой, конечно, к вашим родным?

— Да, мистер Чакс, я провел несколько дней с моим дедушкой, лордом Привиледжем, с которым, как вы говорите, однажды обедали.

— А как поживает старый джентльмен? — спросил боцман со вздохом.

— Очень хорошо, если принять в соображение его лета.

— Сделайте одолжение, мистер Симпл, расскажите мне это свидание все по порядку, от того времени, как вас встретили слуги у дверей, и до самого вашего отъезда. Опишите мне дом и все комнаты; я люблю слышать об этих вещах, потому что не надеюсь их больше видеть.

Чтоб доставить удовольствие мистеру Чаксу, я принялся описывать ему мое свидание с лордом с мельчайшими подробностями; он слушал внимательно. Поздно, и то с величайшим трудом, я смог освободиться or него и отправиться в свою койку.

На следующий день я был свидетелем очень странного случая. Один из мичманов был послан вторым лейтенантом на верхушку мачты за то, что, будучи на дежурстве на палубе, ушел, не дождавшись смены. Он находился внизу, когда его потребовали, и, заключив из слов квартирмейстера, что его хотят наказать, всунул в карман своего камзола первую попавшуюся книгу, чтобы заняться ею на мачте, и потом отправился на палубу. Как он предполагал, так и случилось; едва он показался, как был послан на мачту. Не просидел он там и пяти минут, как внезапный шквал сорвал верхнюю часть грот-мачты, и он стремглав полетел в сторону. Ветер в это время переменился, и реи были собраны). Если бы он упал за борт, то утонул бы, по всей вероятности, так как не умел плавать; но книга, находившаяся в его кармане, застряла в промежутке между блоками, и он повис в воздухе; его благополучно отцепили марсовые грот-мачты. Случилось, что эта книга, которую он схватил второпях и не разглядел, была молитвенником. Все уверяли, что его спасло именно то обстоятельство, что книга была религиозного содержания; и сам мичман был убежден в этом. Это повело его к добру, потому что, будучи до сего времени страшным повесой, он с этих пор исправился в поведении.