Политическая культура древней Японии - Александр Мещеряков

Ослабление военной функции тэнно связано, по всей вероятности, с несколькими обстоятельствами. 1. Род тэнно возводит свое происхождение к Аматэрасу, которая, являясь прежде всего разновидностью божества плодородия, обладает ограниченными военными функциями. 2. Китайская политическая доктрина считает силовые методы управления недостойными истинно праведного императора, главными средствами управления для которого являются церемонии и ритуал. Тэнно не только минимизировал собственную военную функцию, но и всячески стремился к демилитаризации общества[765], видя в военном элементе угрозу собственному положению. 3. Утрата с 663 г. позиций Ямато на Корейском полуострове также способствует редукции военного компонента в японском обществе ввиду отказа от попыток контролировать ситуацию за морем. 4. Вооруженная борьба за объединение страны была фактически завершена. К началу IX в. границы государства стабилизируются: покорение хаято было завершено, в покорении эмиси настал длительный перерыв. 5. Внешняя военная угроза практически отсутствовала. 6. Значительное число тэнно VII–VIII вв. были женщинами (что, правда, само по себе не является отражением редукции военной функции правителя — военная политика российских императриц служит тому подтверждением).

Военная функция великих князей, а вслед за ними и всех русских царей является наиболее значимой в их деятельности. «В отличие от Запада, где духовное сословие сформировалось и получило автономию ранее других, в России своего рода „образцом" для других сословий стало военнослужилое дворянское, которое консолидировалось ранее других сословий»[766]. Царь был выдвиженцем именно из военного сословия, которое играло определяющую роль в формировании русской государственности. Эта повышенная роль воинского элемента в обществе связана по крайней мере с двумя принципиальными обстоятельствами: 1. изначально военный характер варяжских дружин[767]; 2. международная обстановка, в которой приходилось существовать российскому государству. Все это приводило к формированию такого образа царя, который предстает прежде всего как предводитель войска, который продолжает борьбу против «поганых», начатую (или якобы начатую) его греческими и русскими предшественниками (Константином, Феодосием, Владимиром, Александром Невским). Из личных же качеств царя на первое место выдвигается храбрость.[768]

Бог русского царя — это бог-покровитель его военных инициатив. В качестве одного из символов русского государства в конце XV в. появляется изображение на печатях конного воина («ездеца») поражающего змея (под всадником разумелся великий князь или царь, а под змеем — «неверные»). Признаком «правильного» монарха является его воинская доблесть. Показательно, что именно в немедленном военном успехе видел Годунов ключ к овладению троном. Конрад Буссов передает слова Годунова, произнесенные им перед толпой народа, который явился в Новодевичий монастырь, чтобы «уговорить» его стать царем: «Так я вижу, что множество присутствующего здесь народа из всех сословий не перестает просить, то полагаю, что воля Господня такова, чтобы государем на Руси был я. Но для того, чтобы я еще вернее познал волю Божью, я прошу нескольких недель для похода против крымских татар».[769] При этом завоевание преподносится как ритуальное очищение завоеванной территории. После взятия Казани ближайшее окружение Ивана IV обращается к царю с поздравлениями, в которых, в которых, в частности, говорилось, что «тобою ныне бедные христиане свобожаются на векы и нечестивое место благодатию освящается»[770]. Традиционное представление о том, что победа обеспечивается с помощью божественных сил и служит указанием на правоту победителя (ср. обычай «поля») оказывало огромное влияние на модус поведения царей и их подданных, приводя к господству силовых отношений на всех уровнях жизнедеятельности, обращению к силе, как основному средству разрешения конфликтов.

Вооруженные столкновения и войны (как оборонительного, так и наступательного свойства) сделались нормой существования русского государства, воинское дело было почетным правом и обязанностью привилегированных сословий (бояр и дворян), разрешение конфликтов (как внешних, так и внутренних) силовыми методами — ежедневной практикой[771]. Неудивительно, что и сам царь ощущал себя прежде всего воином (предводителем воинства), а под строительством государства понимались, главным образом, укрепление армии, защита и расширение подведомственной царю территории.

Уделяя на своих страницах государственному (бюрократическому) строительству минимальное место (создание новых органов управления, назначение на гражданские должности, законодательная деятельность и т. п.), летописи никогда не оставляют своим вниманием войны и сражения, всегда отмечая как роспись по полкам, так и особо отличившихся в военных действиях. Военная функция царя была первичной и в отношении его к Церкви, поскольку царь брал на себя обязанность по физической обороне Церкви от язычников, иноверцев и вероотступников (мусульман, католиков, протестантов и всех видов ересей). Русское государство самоидентифицировалось за счет описания внешних по отношению к нему факторов (военная и дипломатическая деятельность; сюда же, с определенными оговорками, следует включить и отношения с церковью) в значительно большей мере, чем это наблюдается в Японии.

Чрезвычайно показательно, что по крайней мере с Ивана III в титул великого князя входит перечисление подведомственных ему территорий (такое определение полномочий монарха не было уникальным в политической практике европейских стран того времени). В правление Ивана III в этот список входит восемь единиц, в середине правления Ивана IV — уже тринадцать[772]. Этот список был открытым и с течением времени имел тенденцию к почти неограниченному наращиванию. Таким образом, одной из главных характеристик русского царя сделалось его позиционирование через географический код.

Тэнно в соответствии с мифологической традицией, считавшей, что архипелаг состоит из «восьми больших островов» (Оясима; согласно мифу, именно восемь островов создали боги-демиурги Идзанаги и Идзанами), именовался правителем этих островов, но этот мифологический список был закрыт для пополнения. Предметом гордости идеологов «тэнноизма» (с особой силой этот тезис зазвучал начиная с Китабатакэ Тикафуса, 1293–1354[773]) считалась не обширность подведомственной территории, а непрерывность династии с незапамятных времен, т. е. определение правителя через временной код.

Дипломатическая функция. К военной функции правителя примыкает функция дипломатическая. И в Японии, и в России правитель считался верховным авторитетом, ответственным за проведение внешней политики: прием и отправка посольств, заключение договоров, позиционирование своей страны на международной арене. Однако колоссальная разница в международной обстановке привела к тому, что роль тэнно и царя в дипломатии оказалась совершенно различной.

Дипломатические усилия тэнно были направлены прежде всего не на обеспечение военного превосходства над окружающими странами, но на «правильное» позиционирование своей страны в принятой Японией китайской модели мира. Эта модель предполагала, что культурный и цивилизованный Китай находится в центре мира, а его со всех четырех сторон света окружают «варварские» страны и народы, полномочные представители которых обязаны регулярно являться ко двору и приносить дань.

Япония попыталась скопировать китайскую геополитическую модель и тоже поставить себя в центр окружающего ее не слишком обширного внешнего мира. При этом «южными варварами» считались обитатели мелких островов к югу от Кюсю, западными — Силла, северными — племена эмиси, жившие на территории северного-западного Хонсю, восточными — те же эмиси, обитавшие на северо-востоке Хонсю. Наиболее «безобидным» было южное направление, откуда регулярно являлись посланцы с данью. Вписывание эмиси к эту картину мира происходило с большими издержками: часть племен была замирена, и их предводители приносили дань (за это японский двор жаловал им подарки и ранги), другая же часть не желала признавать суверенитета тэнно и подлежала военному покорению, которое, впрочем, не имело особых успехов, и попытки колонизации были надолго оставлены в начале IX в.

Отношения с Силла имели неровный характер. Япония требовала регулярного принесения дани, но не имела реальных сил для того, чтобы отстоять свои позиции, а потому предпочла, в конце концов, прервать с Силла любые официальные сношения. Следует при этом заметить, что «дань», которую требовала Япония, носила по преимуществу символический характер, была необремительна и в этом смысле не имела ничего общего с «выходом», которые выплачивали русские князья татарам. Для японской политической элиты именование доставленных даров данью, а не подарками («дарами своей земли») имело принципиальный характер. Так, по прибытии в 743 г. в Японию посольства Силла, посланный на Кюсю для его встречи Тадзихи-но Махито Хиницукури докладывал: «Посольство Силла больше не называет [привезенные им дары] данью, именуя их «дарами своей земли». [Сопроводительное письмо отсутствует], есть только список привезенного. Это является нарушением давно заведенного порядка и принятых правил вежливости». Палата Высшего Государственного Совета (Цадзёкан) распорядилась: «Вызвать [соответствующих случаю людей], включая гребцов, и отправить с ними послание [посольству Силла] о нарушении им правил вежливости с приказанием о немедленном возвращении [посольства на родину]»[774].