По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

— Почему?

— Ну, надо же когда-то остановиться, обдумать как следует, что я сделала в кино, как дальше быть. У меня такое впечатление, что я давно топчусь на месте. Сам же Кент и натолкнул меня на эту идею. Так что наверняка не во мне дело.

— А в чем?

— Да говорю же — не знаю. А сам он молчит. Потом-то, конечно, расскажет, но когда это будет? А если он и в самом деле не согласится, а потом пожалеет? А его торопят, к первому января он должен дать окончательный ответ.

— Он согласится, — сказал Георгий.

— Будем надеяться, — Шанталь встала. — Ну что, поедем?

Остаток пути они проделали молча. Шанталь снова гнала машину на большой скорости. В неохотном свете октябрьского утра городок показался Георгию унылым и грязным. Он невесело подумал, что, прожив здесь девять лет, так и остался равнодушным к нему, нет у него тут ни друзей, ни любимых мест, улицы, неотличимые одна от другой, не вызывают никаких воспоминаний. И сколько же еще ему жить здесь, на чужой, ничейной земле? Не лучше ли вернуться к себе на Урал? Нет, и туда нельзя — там все связано с Ольгой, с его другой, счастливой жизнью (счастливой?). А здесь что за жизнь у него была? Как в привокзальном зале ожидания. А чего, собственно, ждал?

Он машинально подсказывал Шанталь, куда ехать, и, когда машина остановилась у подъезда его дома, торопливо потянулся за рюкзаком.

— Ну, большое спасибо, Шанталь Федоровна. Передавайте Кенту привет. Как буду в Москве, позвоню.

Она, словно не замечая его протянутой руки, спросила:

— А вы не хотите напоить меня чаем?

— Чаем? — смешался Георгий. — Ну конечно… Правда, я не уверен, найдется ли что-нибудь.

— Я с собой взяла.

— Пожалуйста… Только, простите, у меня не убрано.

— Ничего, — невозмутимо сказала Шанталь, подхватывая спортивную сумку. — Уберемся вместе.

— Нет-нет, я потом сам уберусь.

— Ладно, ведите.

Георгий, чертыхаясь про себя, повел Шанталь на четвертый этаж. Как назло, попалась навстречу соседка, длинно заулыбалась издали, наклоняя седую неряшливую голову, нараспев затянула:

— С приездом, Георгий Алексеевич! Давненько вас не было видно…

И с мощным, неукротимым любопытством уставилась на Шанталь, заодно поклонилась и ей, будто заглядывая сверху за спину. «Ну, будет теперь шороху…»

— Ей бы рентгенологом работать, — насмешливо сказала Шанталь, когда соседка удалилась. — По-моему, этаким взглядом она вполне могла углядеть, какого цвета на мне комбинация.

— Да, бабка та еще, — пробормотал Георгий, с трудом поворачивая ключ в замке.

— Разговоры пойдут?

— Да какие еще!

Шанталь взглянула на него и с удивлением сказала:

— Вот уж не думала, что вас это может беспокоить!

— Ну, с чего вы взяли? Мне-то о чем беспокоиться?

— Ну а мне тем более нечего, — беспечно сказала Шанталь. — Моя репутация подмочена давно и безнадежно… Ух, какой тут воздух!

— Приходится все закрывать перед отъездом, — стал оправдываться Георгий. — Один раз оставил форточку открытой, так двое голубей залетели и загадили так, что неделю отмыть не мог.

Он оглядел свою квартиру и сам поразился ее убожеству и запустению. Старый, продавленный диван-кровать с залоснившейся обивкой, прожженной в нескольких местах (купил, кажется, чуть ли не за десятку, у кого-то из соседей, когда въезжал, собираясь вот-вот заменить на новую, и за девять лет так и не собрался; Вера иногда жаловалась, что пружины впиваются ей в бок, он обещал наконец заняться мебелью, даже Записался в очередь на гарнитур, но когда очередь подошла, не было уже ни денег, ни Веры, ни необходимости в каких-то переменах). На ней тощая серая подушка без наволочки и почему-то детский некрашеный стульчик (кажется, перевезла Вера из общежития). Унылые обои грязно-салатного цвета, отставшие во многих местах, — квартира за восемь лет ни разу не ремонтировалась, лишь однажды Вера в его отсутствие неумело покрасила пол и стены на кухне, уже через неделю краска вздулась и полезла клочьями. Сравнительно новый, серый от пыли шкаф только подчеркивал старческую немощь канцелярского стола, покрытого пожелтевшими газетами с загнувшимися уголками, скрипучих стульев с прямыми, неудобными спинками, тронутых ржавчиной железных книжных полок (тоже сосед за поллитровку уступил).

— Откройте окно, — спокойно приказала Шанталь.

Ее, казалось, ничуть не удивила эта «мерзость запустения», но Георгий, открывая окно, с неловким смешком сказал:

— А вы говорите — вместе уберемся. Да тут неделю надо.

— Неделю? Через два часа вы свою берлогу не узнаете. Горячая вода есть?

— Должна быть.

— Проверьте. Если нет, ставьте греть.

— Не надо, а? — попросил Георгий. — Я, ей-богу, сам потом уберусь.

— Через неделю?

— Да нет же, сегодня!

— Одному вам все равно не справиться. Скройтесь на минуту, мне надо переодеться.

И Георгию поневоле пришлось уйти на кухню. Тут грязь была и вовсе уж несусветная. Куцая горка наспех вымытой перед отъездом посуды в почерневшей раковине с оббитыми краями, донельзя замызганная плита с залитым жиром поддоном, паутина в углах и на газовых трубах, заплесневевший батон в расщеренной пластмассовой хлебнице, разорванный пакет с несколькими дряблыми, проросшими картошинами… Георгию захотелось повернуться и уйти. Но идти было некуда. Его новая жизнь начиналась со старой грязи, с неуютного старого дома, со скучных старых воспоминаний. Новым было только одно — Шанталь. Она стояла в дверях в старых джинсах и потрепанной мужской рубашке с закатанными рукавами, ее роскошные волосы были небрежно заколоты в узел и залихватски схвачены косынкой.

— Ну что, нравится? — усмехаясь, спросил Георгий, стыдясь за себя.

— Что? — будто не поняла его Шанталь.

— А все! — преувеличенно широким жестом показал он на кухню. — Порядочек-то, а?

— Обыкновенное мужское свинство. Так, по-моему, живут девять холостяков из десяти.

— Ну, не скажите! Когда вы уезжаете, Кент наверняка в такое свинство не впадает.

— Послушайте-ка, Георгий, — решительно сказала Шанталь, — бросьте вы постоянно оглядываться на Кента. У него своя жизнь, у вас своя. Ну и живите по-своему. Черта ли вам в нем? — совсем уж грубо прозвучал ее красивый голос. — Я, может, какой-нибудь Лоллобриджидой или Софи Лорен хотела быть, а стала заштатной киноактеркой. Ну так что теперь, вешаться? И вообще давайте-ка приниматься за работу, поговорить можно и потом.

И началась работа… Шанталь с какой-то веселой яростью набросилась на грязь, как в шуточную драку с противником, заведомо уступающим в силе, и победа над ним лишь вопрос времени. Она все предусмотрела, выезжая из Москвы, — от трех пар резиновых перчаток до порошков чуть ли не шести сортов. Георгий, увидев это «оружие», неловко спросил:

— Вы так были уверены, что я живу… по-свински?

— Ну, предположить-то можно было, что у вас чистота не из идеальных, — отмахнулась Шанталь.

Ее красивые,