С любимыми не расставайтесь! (сборник) - Александр Володин

– Вы сразили мою добродетель, так сразите же и самую жизнь! Убейте меня сию же минуту. Женщина, лишенная чести, не должна жить!

– Прелестно! Именно так одержала свою победу Инес.

– Но к восьми часам вечера кабальеро должен будет уйти.

– Что такое?

– Не могу вам сказать.

– Не завела ли ты себе какого-нибудь лоботряса, который всех нас оставит с носом? Я у нее девичества спрашиваю, а она, того и гляди, ребеночка донашивает?

– Я чиста и непорочна, донья Тереса, и никому не дам себя подковать.

– Надеюсь.

– Но к восьми часам я должна быть свободна.

– Если это достойный человек, то зачем ты его от меня скрываешь? А если недостойный, то к чему он тебе?

В дверь условно постучали.

– Пришел Маттео. Скажешь ему, что у тебя привычка перед сном читать Часослов. И только поэтому ты просишь его удалиться.

Она придала Альдонсе задумчивую позу, открыла дверь.

– Вас ждут, ваша милость… – и исчезла.

Еще не юноша даже, а мальчик вошел в комнату. Он был наряден и говорил солидно, но совершенно детским голосом:

– Я тот, кого пленила ваша красота.

Альдонсу смутила его невзрослость.

– Здравствуй, мальчик.

Его покоробило такое обращение.

– Маттео мое имя. Я кабальеро, как это может подтвердить этот орденский знак. Отец мой – коррехидор, хлопочет мне о должности. Он уже имел аудиенцию и уверен в успехе своего дела. Но я не кичусь родовитостью. Я надеюсь прославить свое имя совсем другим – ученостью и знаниями.

– Ты умеешь читать? – уважительно спросила Альдонса.

– Я шпарю по Часослову, как по выполотому винограднику, – уязвленно ответил Маттео.

– Я тоже… Читаю Часослов перед сном.

– Но главное, чего я хочу, – это служить вам. Для вас душа моя – воск, на котором вы можете запечатлеть все, что вам угодно.

– Хорошо… – в замешательстве сказала Альдонса.

– Я сберегу этот оттиск в такой сохранности, будто он не из воска, а из мрамора.

– Но вам, наверно, известно, что цветок девственности есть дар, на каковой даже мысленно нельзя посягать, – вспомнила наставления Альдонса.

– На это существуют противоположные точки зрения. И мы их обсудим. С вашего позволения, я прочитаю стихи.

Что страшней, чем беспощадность?Хладность.Что горчайшая нам мука?Разлука.Что велит нам жизнь проклясть?

– Страсть.

– Удачно.

Кто невзгод моих причина?..

– Судьбина.

– Верно.

Кто судил, чтоб это было?

– Светила.

– Даже лучше, нежели было.

– Ты сам это сочинил?

– Сам я сочинил только две строчки:

Что поможет мне, о твердь?Смерть.

– Самые лучшие строчки.

– Мне кажется, что у нас с вами много общего.

– Ты мне тоже нравишься.

– Благодарю вас, – покраснев, сказал Маттео.

– Но я боюсь, что тебе со мной будет скучно.

– В подобных отношениях я ищу не веселья.

– Но все-таки тебе было бы интересней с какой-нибудь девушкой помоложе.

– Мне, как правило, нравятся женщины более старшего возраста. Для меня, сознаться, даже не имеет значения непорочность. Я знаю девчонок, которые позволяют делать с собой все, кроме одного. Нет ничего хуже. Вы действительно девственница?

– Да… – смущенно ответила Альдонса.

– Ничего, может быть, вы просто никого еще не любили. А без любви заниматься этим не стоит.

– За что ты полюбил меня, Маттео?

– Сначала я увидел вас на балконе. У вас был сонный вид, как будто вам все постыло. К этому времени как раз и мне все постыло. Потом я узнал, что вы – именно та самая Дульсинея, которой Дон Кихот посвятил свою жизнь. Мне, правда, неизвестно, как вы к нему относились, многие, например, над ним иронизируют. Но для меня это нравственный идеал. Так же, впрочем, как и для всей современной молодежи. Об этом мы с вами еще поговорим. Но даже другое. Сейчас, когда мы встретились, я понял, что с вами я могу чувствовать себя абсолютно свободно, чего ни с одной девицей я не испытывал. Вы, скажем, поняли, что это не мои стихи, – а мне не стыдно. Но это же главное! Оставаться самим собой и не стыдиться себя. Об этом мы тоже еще потолкуем. Если хотите, можно начать разговор прямо сейчас. Вы не торопитесь?

– Скоро, наверное, уже восемь часов, а я как раз привыкла в это время…

– Зачем вы оправдываетесь? Я же не спрашиваю, кто к вам должен прийти. Поклонники, начинающие с того, что ревнуют, либо смешны, либо самоуверенны.

– До свидания, милый. Можно, я тебя поцелую?

– Это лишнее. Пока. Никогда не давайте поцелуя без любви. А ведь вы меня еще не могли полюбить.

В дверь постучали, тоже условно, но иначе. Деликатно прикрыв глаза плащом, чтобы не видеть гостя, Маттео удалился. В комнату вошел Санчо Панса.

– Добрый вечер, Санчо. Присаживайся, – сказала Альдонса.

Они присели на оттоманку. Рядышком, как на деревенскую завалинку.

– Как тебе тут живется?

– Сижу в трактире, как приманка для дроздов. Посетителям разрешается смотреть, как я перекладываю пищу из горшков в желудок. А тебе как тут живется?

– Просеиваю знатных сеньоров для будущей совместной жизни.

– Большой выбор?

– Не жалуюсь.

– Тут надобно не прогадать.

– Дон Лопес был член муниципального управления. Подарил корзину белья и полусапожки. Но он обиделся на меня, что я угорела.

– Подарки не забрал?

– Вот и сразу видно, что ты деревенский. Кто же подарки забирает? Еще один – пожилой уже. Звать забыла как, неименитое лицо.

– Поношенный старикашка?

– Вместо старого горшка всегда можно новый купить. Был школьник – мальчонок. Беленький, хорошенький, как жемчужинка. Но это все не то, не то. Такой один явился… Франсиско де Умильос. Свежий, как подорожник. Хотя немножко дерзкий… Это даже пускай. Шагает по комнате – все звенит в нем. Но я его стыжусь. Давно хочу тебя спросить. Если по чистой совести, вот этот Дон Кихот, он ведь был помешанный?

– Если положа руку на сердце, то, разумеется, у него были не все дома. Но иной раз ему случалось говорить такие правильные вещи, что и сатана лучше не скажет.

– А если он был такой головастый, что же он так обнищал?

– Это верно, землицы у него было – волу не развернуться.

– Да и одевался он, помнится, так, что разве конюху пристало.

– По правде говоря, у него был прикрыт только зад да перед.

– Говорят, что обувь он чистил сажей, а зеленые чулки штопал зеленым шелком.

Санчо разозлился:

– Да будет тебе известно, девица, что удобства, роскошь и покой созданы для сытых столичных жителей. А для странствующих рыцарей созданы только бедствия, тяготы и лишения. Да, они бедны. Но деньги и не нужны им! На постоялых дворах они никогда не платят за ночлег. Ибо все обязаны оказывать им радушный прием!

– Любопытно, за что же это такая привилегия?

– А за то! За неслыханные муки, которые они терпят, защищая слабых и обездоленных денно и нощно, в стужу и зной, пешие и конные, алчущие и страждущие и не защищенные ни от каких стихий!

– Подумать, что все доставалось на его долю, и он был вынужден терпеть… Тощий Алонсо Кихано!

– Хотя письмо, которое он сочинил для тебя, он подписал не так. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа. Он знал, что ты все равно не умеешь читать.

– Зачем же он тогда писал?

– Это трудно понять.

– А письмо-то где?

– Письмо у меня. Только письмо и осталось на память о нем.

– Давай сюда.

– А тебе-то зачем? Все равно ведь ни слова не поймешь.

– Мне написано, мне и отдай.

– С условием вернуть.

– Там видно будет.

Санчо неохотно достал из своего дорожного узла старый, желтый листок бумаги, отдал ей. Альдонса смотрела в письмо.

– А подпись где?

– Где подпись, внизу.

– Вот это, наверно. «Твой до гроба Рыцарь Печального Образа».

– Как раз шесть слов.

– А надо пять. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа.

– До гроба, – может быть, это два слова?

– Что ты!

– Должно быть, ошибся. Он отдал мне это письмо только перед тем, как испустил дух. Не умирайте, говорю ему. Послушайтесь моего совета. Это глупость со стороны человека – взять да ни с того ни с сего помереть, когда никто тебя не убивал и никто не сживал со свету, кроме разве одной тоски. Вставайте-ка, одевайтесь пастухом – и пошли в поле, глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную донну Дульсинею, а уж это на что бы лучше!

– А он что?

– Не захотел.

– Все-таки не захотел.

Альдонса разглядывает письмо.

– Надо кого-нибудь попросить, чтобы прочитали, – сказал Санчо.

– Зачем, он ведь не для того писал, чтоб я читала. Я и не прочитаю. А что я буду думать – это уж мое дело.

– Даже лучше. Что хочешь, то и думаешь.

– Что хочу, то и думаю. Кому какое дело.

– Кого бы он ни встретил на своем пути, он тут же требовал: «Все, сколько вас ни есть, – ни с места, пока не признаете, что, сколько бы ни было красавиц на свете, прекраснее всех Дульсинея Тобосская!» Если же кто-либо с ним не соглашался, тех он вызывал на смертный бой!