Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Цицерон отвечал с грустью в голосе:

– Ты прав, Аттик, на улицах я и впрямь вижу таких людей. Они узнаваемы по какой-то легкомысленной бездумной радости на лицах. Они же победители, которые в безумной жажде наслаждений пользуются всеми благами, забыв стыд, честь, верность. Для них не существуют веками накопленные ценности предков, они сегодня разбиты и отброшены, будто хлам. Но мне страшно, Аттик! Такие явления обыкновенно вызывают великую кровь.

Аттик лишь посоветовал другу отвлекаться от мрачных мыслей и предчувствий, не отказываться от приглашений друзей на званые обеды, чего Марк обычно сторонился. Цицерон согласился, но только ради того, чтобы убежать от пустоты вокруг и мрака в собственной душе.

Он участвовал в застольях, чуть ли не через силу употреблял изысканные блюда и дорогие вина и не сторонился доступных женщин. Но скоро почувствовал, что сей образ жизни ему не приносит радости, – и он с большой охотой погрузился в литературные труды, прерванные мрачными событиями в личной жизни…

Прости врага, Цезарь

Цезарь объявился в Риме и сразу вспомнил о Цицероне, прислал приглашение. Надежда вновь осветила помрачневшую душу Марка.

На следующий день поднялся чуть свет, привёл себя в порядок, достойный прежних должностей и званий, не позавтракав, велел рабам нести себя в дом Цезаря, благо он находился рядом, на Палатине.

Солнце едва осветило верхушки ближнего храма, а в приёмной Цезаря уже толпились его клиенты, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу в ожидании выхода хозяина. Рядом с этими людьми Марк почувствовал себя не совсем спокойно, хотел было уже уйти, но взял себя в руки. Ему показалось, прошла целая вечность, пока Цезарь появился в приёмной. Оглядев цепким взглядом притихшую толпу, его заметил. Широко улыбнулся, распахнул объятия и радостно воскликнул:

– Марк, друг мой! Рад видеть тебя!

Приобняв за плечо, ввёл в кабинет, на ходу, будто оправдываясь:

– Я уверен, Марк Цицерон, ты сейчас меня сильно ненавидишь! Как же, ты сидишь в общей прихожей вместе с клиентами и ждёшь приглашения ко мне войти. А ведь я пригласил тебя без умысла, чтобы ты убедился, что я соскучился по речам мудрого человека.

Цезарь продержал Марка до полудня, делясь впечатлениями о подавлении очагов сопротивления остатков армии Помпея, на этот раз сторонников сына Помпея Младшего. Цицерон понял, чего хочет от него диктатор – упомянет его имя в будущих литературных трудах и речах. На прощание участливо спросил:

– Ты нуждаешься в чём-нибудь? Говори, проси – не откажу ни в одной просьбе друга Марка!

Тот пожал плечами и заявил с огорчением:

– Благодарю, Гай Цезарь, у Марка Цицерона для жизни всё есть, кроме уверенности, что я как адвокат могу защищать кого-нибудь без всяких мытарств и унижений. Я, который раньше помогал даже преступнику, не могу обещать помощь даже лучшему другу!

Цезарь не удивился его ответу. Ему было известно, что после поражения республиканцев многие сторонники Помпея переселились в Грецию, откуда не собирались возвращаться, как говорили, «на порабощённую родину». Они писали Цицерону, чтоб он не вздумал за них хлопотать о возвращении, другие же писали удручающие письма, рвались в Рим. Зная это, Цезарь отказывался даже слышать об их возвращении.

– И те, и другие молят меня о помощи, Цезарь! Им непристойно жить на чужбине, им нужен Рим – это их отечество. Вот такая моя просьба, Цезарь, если сможешь им помочь. Позволь делать то, к чему у меня есть призвание – защищать людей.

– Добрый адвокат будет защищать от злого меня? – недовольство всё же вырвалось у Цезаря.

– Не ради твоих милостей, а ради справедливости.

Цезарь не ответил, но по крепкому рукопожатию дал понять, что препятствовать не будет. По крайней мере, пока Цицерон будет показывать ему лояльность.

* * *

Слухи о встрече Цицерона с диктатором муссировались в обществе. То ли сам оратор проговорился, то ли друзья постарались, но вскоре изгнанники Цезаря забросали письмами Цицерона. Все надеялись на «всеобщего заступника» как на единственную надежду. Марк никому не отказывал, обещал каждому участие в прощении перед судом или Цезарем. За всех хлопотал, да ещё предлагал беднякам пользоваться его деньгами как собственными, хотя сам в них нуждался, обращаясь к Аттику и другим кредиторам.

Марка Цицерона было не узнать! Если раньше друзья слышали бесконечные жалобы и сетования, сейчас он представлял собой сильного духом защитника несправедливо приговорённых к смерти людей. Среди его клиентов встречались римляне разных взглядов, все – переживавшие унижение республики. И хотя у него самого «сердце кровоточило от несправедливости», для своих клиентов он находил нужные слова:

– Наша скорбь безутешна – мы потеряли всё. Но наша совесть чиста – мы сражались за республику, исполняли свой долг. Всё, что бы с нами ни случилось, мы должны принять со смирением. Но никому не говорите, что всё потеряно, что Рим не возродится. У нас осталось только это одно-единственное утешение.

Помпоний Аттик догадывался о причинах, побудивших лучшего друга рисковать близостью к диктатору. Не ради совершенно чужих ему людей! Им двигало тщеславие: он азартно желал напомнить о себе, укрепить доброе имя среди сограждан. И это не главное! Более из-за того, что Марк продолжительное время томился без дела, скучал по сражениям в судах, когда в прежние времена блестяще громил известнейших ораторов. При Гае Юлии Цезаре забрезжила надежда на занятие любимым делом с пользой для всех.

В этом смысле знаковым явилось выступление Цицерона в суде по делу бывшего сенатора Лигария, ярого республиканца. Обвинённый Цезарем в измене и изгнанный по решению суда, он мечтал о возвращении к семье в Рим, отчего нуждался в адвокатской защите. Обвинителем выступил Туберон, переметнувшийся в лагерь сторонников Цезаря незадолго до разгрома помпеянцев; теперь он должен был перед диктатором непременно выслужиться. Подсудимый Лигарий отсутствовал, и хотя закон не позволял судить человека заочно, Цезарь велел начать процесс.

Марк защищал Лигария на том самом месте, где тридцать пять лет назад он спасал Секста Ростина, обвинённого в смерти родного отца по наговору родственников. В те годы Цицерон – единственный из адвокатов, кто осмелился защищать беднягу от пособников кровавого Суллы. Тогда он с юношеской страстью взывал к милосердию судей и состраданию и сегодня будет говорить о том же. Но результат будет зависеть не от красноречия участников судебного заседания, а от решающего голоса главного судьи Гая Юлия Цезаря.

Цезарь появился одновременно с обвинителем Тубероном и судейскими секретарями. Он основательно устроился в кресле, оглядел заполненный народом Форум, затем повернулся к Марку.

– Почему бы нам не послушать Цицерона после такого долгого перерыва? – зловеще произнёс он. – Тем более что дело это уже решённое: Лигарий – негодяй и мой враг! – Приняв равнодушный вид, добавил безразличным голосом: – Меня трудно переубедить, адвокат преступников! Неужели ты до сих пор не понял?

Цицерон побледнел, ноги не слушались, когда он поднялся на ростры. Видимо, понимая его состояние, Цезарь усмехнулся и, отвернувшись, выказывал полное безразличие к дальнейшему.

Цицерон собрался с духом, справился с мешающими ему чувствами и начал речь. Построил её на том, что обвиняемый Лигарий и обвинитель Туберон прежде находились вместе в одном лагере, противоположном Цезарю. Но беда первого в том, что он не успел перебежать к победителю, как это сделал обвинитель.

– И я сам добровольно и сознательно встал под знамёна