Юрий II Всеволодович - Ольга Гладышева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что ж ты доносил?
— Разное… — слегка замялся Бий-Кем. — Что русские народ хоть и доверчивый, но крутой. Что князья дерутся меж собой, как псы из-за мозговой кости.
— Но-но, тварь татарская! — построжал Жирослав.
Бий-Кем покосился на него, но продолжал говорить размеренно, ровно, без спотычки:
— Раз недружно живут, значит, можно их всех поотдельности перебить.
— Это ты так думаешь? — тоже ровно спросил Юрий Всеволодович.
— Таково было мнение курултая.
— Курултай это кто?
— Это по-вашему съезд князей.
— Ага, — сказал Юрий Всеволодович.
— Что ваш курултай постановил, нам плевать, — оказал Жирослав Михайлович. — А ты-то чем занимался?
— Я всего лишь узнавал, где какие реки, болота, леса, как города укреплены, сколько верст от одной крепости до другой.
— И все доносил… — глянул исподлобья великий князь.
— Не я один, все доносили. А одноглазый Субудай все на пергаменте начертал: дороги, города, даже пастбища. Такие пергамента у каждого мии-баши, то есть тысяцкого по-вашему. А также у юз-баши и он-баши, то есть у сотников с десятскими.
Князья переглянулись, это не ускользнуло от Бий-Кема, он торопливо добавил:
— Четырнадцать лет хан Батый с девятью чингисидами готовил этот поход, все учел. — Бий-Кем взял чашу с медом и не спеша, со вкусом допил.
Князья подавленно молчали.
— А сюда, на Сить, ты тоже как лазутчик явился? — В голосе Юрия Всеволодовича угадывалась опасная угроза, но Бий-Кем не дрогнул, только ворохнулся на скамье, уселся поудобнее и сказал с улыбкой:
— Дозволь одежду снять, мед горячий в пот кидает. — Он сбросил собачий малахай о головы, распахнул долгополую собачью же шубу шерстью наружу.
— Я тебя о чем спрашиваю?
— Счас, счас!.. Как пришли к реке Воронежу отряды Субудая, я влился в десятку воинов, у нас ведь воины строятся в десятки, а из них сотни, из сотен — тысячи. Не понравилось мне в десятке — одни там татары да уйгуры, я в другую перешел. Забыл я, что этого ни в коем случае делать нельзя, тяжкое наказание за это последует: кто допустил переход, того заковывают в оковы, а кто перешел, тому казнь, сердце вырывают.
— А ты сбежал? Да? — мнимо участливо спросил Василько.
— Нет. Мии-баши как узнал, что я толковин и лазутчик, велел меня не трогать. А тут бой под Коломной — страшный бой, такого монголам еще не приходилось вести. Ставка Кулькана, сына Чингисхана, была, как положено, позади войска, в безопасности, но ваши урусы прорвали ряды, очутились сзади и умертвили Кулькана — неслыханный позор! Неслыханно и невиданно, чтобы погиб чингисид! Такое началось в войске смятение, что один татарин в моей десятке бросил копье и помчался к реке, чтобы обмыть рану. Тысяцкого, который выручил меня, сразили стрелой в горло, мне не на кого было уж рассчитывать… — Бий-Кем посмотрел на Василько, доверяет ли ему молодой русский князь. — Вот тут-то я и решил бежать.
— Да зачем же? Ведь вы же взяли Коломну, победили? — не понял Василько.
— Э-э, князь, это по-вашему так… Не знаешь ты монгольских порядков. За проступок одного воина у нас рассчитывается своими жизнями весь десяток, за вину десятка — вся сотня. Трусость в бою, бегство — нет тяжелее преступления. А воину вырывают сердце даже за то одно лишь, что он растерялся, или вовремя не выручил соседа, или опоздал в строй из-за того, может, что заболел или ему приспичило — никто не станет разбираться, смерть на месте!
— Что же это так зверски-то? — удивился Василько.
— А как же иначе можно покорить всю вселенную?
Мед делает человека разговорчивым, и казалось, монгол предельно откровенен. Юрий Всеволодович вспоминал предостережения Глеба Рязанского и не мог решить для себя, как относиться к услышанному от монгола.
— А ты не врешь ли все? Не хочешь ли одурачить меня?
— Князь! — поднявшись со скамьи и преданно глядя в глаза Юрия Всеволодовича, начал Бий-Кем. — Если я замыслил против тебя плохое, пусть никогда не родится у меня сыновей, пусть родятся одни только девки.
— Значит, говоришь, до весны Батыга сюда не сунется?
— Бурундай…
— Это все одно. Значит, до весны?
— Пусть споткнется и упадет на полном скаку мой конь!
— Ну что же, может, поверю тебе, а может, погожу, — промолвил Юрий Всеволодович, словно бы для одного себя лишь, и велел мечникам увести пленника.
— Да, посмотрим ужо, — согласился Василько. И оба они представить себе не могли, как недолго им оставалось годить и смотреть.
Ночь была совсем уж близка, но небо стало светлее, на нем появились грязно-серые разрывы, а небоземная овидь на закатной стороне пробивалась едва приметным розоватым свечением. Стали угадываться и ближние деревья. Они стояли тихо-тихо, не шелохнувшись, словно помертвевшие.
Раздражавшее шуршание льдистых снежинок в дымовом отверстии шатра прекратилось. И многодневное утомление мыслей утихло. Печаль души и смущение ее сменило спокойствие обреченности, пустота отчаяния. Зачем снова и снова обманывать себя надеждами, притворяться, что веришь в ожидаемую подмогу, в чудо, во внезапное, необъяснимое исчезновение татар? Сам Христос молился, боясь: если только можно, Отче, пронеси чашу сию мимо Меня; и не миновало Его, но страданием Его и мукою крестной спасение человеков началось. Что же, и мы во спасение отчины своея примем меру назначенную.
То, что ни один из сыновей за месяц и знака не подал, уже предзнаменование. Они или в осаде, или в плену, или мертвы уже. Ушли, оставив победить отцу.
— Сыновья твои в изножье твоем упокоятся, — произнес чей-то такой знакомый, но неузнаваемый голос.
— Кто здесь? — воскликнул Юрий Всеволодович, вглядываясь в полутьму шатра, слабо освещенного походным масленым светильником.
В углу проступило худое лицо с густой бородой и выпуклым лбом. Глаза глядели пристально и печально.
— Шурин, что ль? — со страхом вопросил князь Юрий. — Ты как здесь? Иль на подмогу пришел? Немыслимо… Что я? Разве ты не в Чернигове? А говорили, ты к уграм бежал? Как же тут очутился? Как нашел нас?
Князь Михаил помедлил:
— Сказать что-то хочу…
— Скорее же! В тоске я и нетерпении.
— Ярослав не придет. Но наказан будет.
— Нам погибнуть, ему — жить. Этим наказан?
— Сына убьют.
— Александра? Который женится сейчас?
— Другого. В Твери.
— Тлен дыхает по всей земле нашей.
— Так.
— Но откуда знаешь про Ярослава и детей моих? Что это значит: в изножье упокоятся? Почему так?
— Там уснут, — таинственно пообещал черниговский князь.
— Дивлюсь я видеть тебя. Как тебя стража пропустила? Я и не слыхал ничего. Али спят псы бесстыдные?
— Да о чем ты? — отвечал Михаил как-то невнятно и неохотно. — Можно ли не впустить брата жены твоей? Пришел, и все. Видеть тебя надобность. Важное нечто молвить хочу.
— Что же? Реки быстрее? Страшно мне отчего-то.
— Слушай! — в ухо сказал Михаил. — Се тайна. Ты что попросишь — получишь. Я получу, что захочу.
— Не понял я, — шепотом же ответил Юрий Всеволодович. — Чего я попрошу? Откуда ведомо?
— Зна-аю, — протянул Михаил из уст в уста. Дыхание его шевелило бороду Юрия Всеволодовича. — И я то же получу. Одинаково у нас будет.
— Что будет? Ты прорицаешь, что ли?
— Ах, больно мне, больно, — исказивши лицо, тусклым голосом пожаловался черниговский князь. — Тут больно. — Он показал перстами на сердце. — Прямо пятками бьют.
— Да ты что? — закричал Юрий Всеволодович. — Кто тебя бьет? Ты бредишь, что ль?
— Не знаю кто, — всхлипнул черниговский князь. — Я их не знаю.
— Ты-ы видение? — догадался Юрий Всеволодович. — Ты мне примстился?
— Какое я видение? — осерчал Михаил. — Я тебе столь важное известие, а ты — видение…
— Так что, и мне — пятками в сердце? — дрожа, спрашивал Юрий Всеволодович.
— Тебе? Нет, тебе — другое, — бормотал Михаил, отшатываясь в тень, в угол и сверкая оттуда глазами. — Но головы, головы наши одинаково…
— Я получу, что попрошу, а ты, что захочешь? Но не одно ль и то же это? Пошто прямо не можешь предсказать?
— Куда уж прямее? — усмехнулся Михаил. — От-де-лят-ся, шурин. Отделены будут.
— И ты сам захочешь? — еле шевеля губами, спросил Юрий Всеволодович.
— Не своею охотою, нет. Его же не предам. Слышь, князь? Но ты не узнаешь. Ты уйдешь до этой поры.
— Ты позже? — прошептал Юрий Всеволодович.
— Я потом, — таинственно сообщил Михаил. — Внуков повидаю, а уж потом…
— Каких внуков? Очнись! Иль не знаешь, они в Ростове? И живы ли, неизвестно. Ты безутешен, как я, и бредишь.
— Внуки? Не-е. Как можно? Глеб княжить будет в Белоозере. И град его будет силен богатством. Но это не сейчас, потом, потом… — бормотал шурин. — Его не увижу, но с Бориской, старшим, еще встречусь на земле.