Зеркала (СИ) - Покусаева Мария

– Конечно. – Мари рассеянно выдернула руку из хватки Ренара и, наконец, перестала вжиматься в несчастное кресло. – Я просто… не хочу больше никаких чар. Хотя бы не применительно ко мне. Если ты понял, о чем я.

Последнюю фразу она произнесла твердо и с еле заметной ехидцей в голосе.

Он не мог не понять.

– Могу предложить теплый брендивайн или травы на ночь, – ответил Кондор чуть более резко, чем стоило бы. Мари поджала губы и вздохнула так тяжело, что он снова почувствовал себя виноватым. – Прости. Я тебя понял. Больше никаких чар, если ты сама об этом не попросишь.

– Не попрошу, – упрямо заявила она, и Кондор лишь развел руками, признавая право леди упрямиться там, где не следовало бы. – И я хочу защиту от чар, если у вас такое возможно.

Защита от чар сама по себе предполагала чары, но Кондор не стал говорить об этом сейчас.

– Будет тебе защита от чар, – пообещал он.

– И знать, зачем я вам нужна, – добавила она таким тоном, словно решила, что нащупала слабину, а значит – может выторговать себе все что угодно и еще половину королевства.

Ее рука уже сама по себе сложилась в кулак на подлокотнике.

– Милая… – Ренар попытался погладить ее по волосам, но гостья отпрянула.

– У меня есть имя, – снова напомнила она, переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Вообще-то.

– Конечно, ми… Мари. Прости, не удержался. – Ренар улыбнулся на яростный взгляд, направленный на него. Он легко встал и взял девушку за руку. – Я провожу тебя.

***

Отношения, которые связывали Кондора и богов, что Старых, что Новых, строились немного не так, как должно юноше из благородной семьи строить отношения с религией. То есть – без пиетета. Кто-то, не знавший истинное положение дел и далекий от колдовского ремесла, пожалуй, был бы неприятно удивлен тем, как легко ломаются религиозные догмы, стоит начать задавать себе и другим неудобные вопросы. К счастью, религиозные догмы не были так сильны, как, допустим, полсотни лет назад.

Многих правил придерживались, кажется, по привычке, другие служили на благо светским законам, третьи были забыты и иногда всплывали суевериями. Какие-то были действительно важны, если ты хотел добиться своей цели, и лишь применительно к этой цели имели значение. Были, конечно, и те, невыполнение которых могло обернуться бедой, но эти законы, догмы и правила, если их поскрести, стереть с них все лишнее, оказывались не более чем выводами из опыта.

Не трогай огонь – он тебя обожжет.

Не суйся, куда не следует, вдруг там болото?

Не называй имена тех, кого не хочешь призвать.

Носи с собой кусок острого железа, если идешь в лес, и будь вежлив, если не знаешь, с чем имеешь дело.

Ремесло волшебника требовало не только соблюдать эти правила, но и уметь отличать те, которые работают, от всех остальных.

Поэтому отношения Кондора с богами были похожи, скорее, на выгодное сотрудничество, чем на любовь или священный трепет.

И потом, он слишком хорошо знал, что Новые боги, те самые Двенадцать, которым молилась эта часть видимого мира, были людьми, когда появились, и так и остались людьми. Это знание всегда было с ним, с самого детства, и случалось так, что оно открывало перед Кондором двери, в которые кто-то менее наглый, менее смелый и безрассудный не решился бы войти.

Идея найти Зеркало, один из предметов, которые Двенадцать не то оставили в наследство потомкам, не то просто забыли, уходя из этого мира в другие миры, пришла в голову Кондора где-то посреди вод Мидтерры, на пути из Аль-Файризы к одному из иберийских портов. Вынужденное путешествие, никак не похожее на то игрушечное приключение, которое переживал каждый второй юноша из благородной ангрийской семьи, подходило к концу – почти счастливому, если вспомнить исходную точку.

На самом же деле никакого счастливого финала в нем не было, кроме того, что они оба – пропавший принц и отправившийся за ним волшебник – вернулись живыми и повзрослевшими. И не совсем теми, кто когда-то ушел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Путешествия имеют свойство показывать нам нашу ничтожность перед миром и то, насколько на самом деле мир сложнее, чем мы привыкли считать. Они же делают нас сильнее – или ломают навсегда, но в любом случае меняют, иногда – до неузнаваемости.

***

Ренар застал его в длинном зале с оружием на стенах.

Кто и зачем собирал здесь все это оружие – от украшенных узорами тяжелых мечей до изящных стилетов, которые можно было прятать в рукаве, и легких дуэльных шпаг – это знала только Сильвия, а Сильвия любила загадочно улыбаться в ответ на такие вопросы.

Ищи свои ответы сам, волшебник, это твоя работа, не так ли?

Кондор стоял у портрета Красной леди, освещая его крошечным волшебным огоньком не ярче обычной свечи. Этого было достаточно, чтобы видеть в двух шагах рядом с собой, но все остальное пространство зала сейчас было темным и пустым. Шаги Ренара звучали гулко, он не пытался скрывать свое появление, уж скорее – предупреждал о нем.

Кондор усмехнулся и спросил, не оборачиваясь:

– Как там наша гостья?

– Рыдала, – сказал Ренар, выходя из темноты в световой круг.

Он встал рядом, спрятав руки за спиной, и сделал вид, что тоже увлечен разглядыванием картины.

– Рыдала? – уточнил Кондор. – А теперь?

– Я надеюсь, что успокоилась и спит. Я оставил ее, когда слезы пошли на спад, и перед тем заставил умыться и поесть. Сильвия обещала проследить, чтобы леди не изводила себя напрасными страданиями. – Он замолчал, словно переводил дыхание или искал нужные слова. – Слезы – это хорошо, – добавил он осторожно.

Кондор хотел бы поспорить, но не стал.

Возможно, в этом случае слезы действительно были лучшим из вариантов. Куда лучше, например, чем провалы в памяти, которая, спасая рассудок, вытесняла бы из себя новые, пугающие знания. И тем более лучше, чем легкое безумие, страх или, не дайте боги, очарованность тем, что леди увидела в снежных тенях.

Слезы, в конце концов, высохнут к завтрашнему дню.

И тогда можно будет что-то решать и выстраивать стратегию общения дальше.

Ренар приподнялся на носки и качнулся, переступая с ноги на ногу. Он вытянул шею, вглядываясь в портрет, и покрутил головой из стороны в сторону, будто искал нужную точку зрения.

– Не понимаю, – сказал он рассеянно.

Кондор лениво повернулся к нему.

– Что? – коротко спросил он.

– Зачем тебе смотреть на нее в темноте. – Ренар почесал затылок жестом, похожим на звериный. – Висит тут сто лет и столько же провисит, приходи в любое время, любуйся, пока не надоест. Или в неверных отблесках тусклого света ты видишь волшебные знаки, проступающие сквозь краску, о чародей?

Кондор вздохнул и заставил волшебный огонь стать ярче, так, чтобы тот выхватил из темноты весь угол, единственный угол, в котором, кроме клинков и щитов, висели картины.

– Видишь? – спросил он.

Ренар огляделся и простодушно пожал плечами.

– Вижу, – сказал он. – Пейзажи, натюрморты, или как оно там у вас называется?

– Здесь нет натюрмортов, – поправил его Кондор.

Ренар насмешливо фыркнул, мол, ему-то что? Как ни назови, все равно – кусок холста, покрытый слоем краски. Висит и висит, есть не просит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Здесь есть пейзажи и портреты. – Кондор заставил огонек плавно пролететь мимо картин. – И среди этих портретов – лишь один женский.

Вот этот. Огонек завис прямо над ним. Красно-рыжие локоны, снятый шлем, тяжелые доспехи, мрачное небо за плечами, отсветы пламени в этом небе, словно там, за спиной у леди в доспехах, догорал павший город. Один из тех городов, которые тогда пали и были сожжены. Художник, кем бы он ни был, рисовал эту женщину красивой и сильной и, главное, торжествующей.