Зеркала (СИ) - Покусаева Мария

Кондор казался рассеянным.

Он коснулся пальцами подбородка, словно задумался на минуту, и потом сделал рукой жест, который можно было трактовать как разрешение.

– Если сама леди позволит вам, – сказал он медленно и четко.

Леди с жадностью принюхалась, пытаясь учуять подвох. Если подвох и был, то запах ромашки отлично его скрывал.

– Ничего особенного, миледи, – сказала Сильвия, опуская руку с подносом чуть ниже. – Травы, мед и специи.

– И капелька чар, – сказал Ренар.

Он все так же стоял у камина, только вес перенес на другую ногу и отложил трубку в сторону.

– Особой кухонной магии. – Сильвия улыбнулась ему ласково, как ребенку. – Доступное мне колдовство.

Ренар сощурился, и либо тени исказили его лицо, либо он действительно сощурился как-то не слишком по-доброму.

– Как вы все меня достали с вашими намеками, – сказала я и решилась.

Жажда перевесила благоразумие, можно сказать, или мне просто надоел этот саспенс на ровном месте.

Кондор смотрел на меня с усмешкой, Сильвия – с теплом, Ренар – со странной тревогой, словно бы я на его глазах совершила непоправимую ошибку. Но ничего ужасного со мной не случилось. Только и вправду стало теплее, и пришлось убрать с губ прилипшую мелкую веточку.

– Довольны? – спросила я и обвела их всех злым взглядом. – В жабу не превратилась вроде бы. И в обморок падать не собираюсь. – Я сделала вдох, чтобы набрать побольше воздуха, потому что мне все еще было страшно. – Я очень хочу узнать, какого черта со мной произошло.

***

Когда она вышла за дверь, Дар перестал улыбаться. Он не злился. Он вообще редко злился, кажется, хотя неудовольствие умел демонстрировать – мягко и молчаливо. От его молчания становилось стыдно, даже если ты ничего такого не сделал.

– Значит, порадовать девушку? – иронично спросил он.

Кондор невнятно что-то пробормотал в ответ и старательно сделал вид, что пытается навести порядок в и без того педантично сложенных записях Габриэля.

– Я не заметил, чтобы она выглядела расстроенной, – добавил Дар.

– Потому что расстроенной она была вчера. – Кондор протянул ему листы со схемами и расчетами. – И позавчера. Думаю, ты бы на ее месте тоже был расстроен.

– Справедливо, – согласился Дар с легкой усмешкой.

– А сегодня я ее… выгулял и покормил. – Кондор покосился на Кресцента, с царственным видом вышедшего из Теней. – И почти уверен, что вечером она не решит кинуть в меня чем-нибудь тяжелым.

– А что, попытки уже были?

Кондор загадочно промолчал и постарался вернуть внимание Дара к главному предмету встречи.

Девица, пусть и была косвенно с этим предметом связана, подождет. Ее и так было чуть больше, чем Кондору хотелось бы, но ничего не поделаешь: сам вызвался в Хранители, и этот статус, будь он неладен, и собственная совесть не давали ему оставить леди наедине с тенями и трагедиями.

Они задумали все это давно, несколько лет назад, в жаркой Аль-Файризе, когда прятались от сентябрьского зноя и чужих взглядов под сводами Дома Знаний. Дар играл в шахматы с одним из старейшин, а Кондор, тогда уже получивший это имя и еще не вернувший себе прежнего себя, маялся от любопытства и бездельничал. Язык южан был ему незнаком – и свитки с их знаниями закрыты. Так продолжалось до тех пор, пока одна из серых теней, почтеннейший-как-его-там, единственный, открывший им свое имя, не решил вдруг, что хочет помочь. Он мог бы сделать это раньше, но сделал лишь после того, как Кондор, краснея сам за себя, четырежды позорно проиграл ему в шахматы.

Шахматы всегда давались ему хуже, допустим, фехтования. В них слишком много чего нужно было держать в голове, и мало оставалось на то, чтобы просто довериться – телу, опыту, чутью, собственному слуху и чувству ритма.

Дар, в отличие от него, играл великолепно. Фехтовал тоже прекрасно – как и полагается наследному принцу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Точнее, тогда они оба еще не знали, что он теперь – наследник, а не просто один из сыновей короля.

Старейшине понравилось упрямство и старание, с которым молодой волшебник из чужих земель, где солнца мало и у людей слишком бледная кожа, проигрывал ему партию за партией. Он решил наградить противника, и с тех пор Кондор знал файризский язык так хорошо, что понимал тонкие метафоры древних мудрецов и несколько плетений, которые помогали работать с памятью и сознанием. Эти плетения он выучил, испробовав на себе, и не понаслышке знал, как трудно с ними и тому, кто плетет, и тому, на чью голову ложатся чары.

Господин Найам, так звали того старейшину, и его имя постоянно вылетало из головы Кондора, словно серая тень в балахоне жреца снова желала стать безымянной, как остальные тени, живущие в храме. Господин Найам решился показать им обоим, наследному принцу и его спутнику, сокровища древности. Эб-маэриф хранила в своей глубине погасший источник магии. Старые стены, камень, покрытый налетом мха, прохлада подземной тьмы – и светящиеся воды озера, вот что было в конце винтовой лестницы, уходившей вниз на тысячу шагов. Там, у озера, господин Найам сказал, что магия уходит из мира – медленно и неотвратимо, и то, что случилось далеко на западе, то, от чего бежали, как он сказал, эти два бледных мальчика, это нечто еще больше всколыхнуло процесс угасания.

Месяцы назад в подземельях эб-маэриф бушевала буря, светящаяся вода беспокоилась и тянулась по стенам вверх, оставляя мерцающий свет. Она отзывалась на другую бурю – на ту, которая выстраивала новые границы мира на поверхности, под темными небесами с другой стороны океана. Потом озеро успокоилось – и ушло под землю. Больше чем на два локтя. И продолжало уходить, словно источник, питавший его, иссяк или нашел новое подземное русло.

Если прислушаться, можно было различить звук, мерный, похожий не то на дыхание, не то на пульс где-то там, в глубине.

От воды веяло чужой волей, не злой и не доброй, равнодушной к маленьким человечкам, но сильной настолько, что пожелай оно, это вот пульсирующее там, под водой или в воде, чтобы земля задрожала и провалилась – она бы задрожала и провалилась.

Кондор коснулся воды, свесившись с края каменной лестницы, – осторожно, как если бы касался клавиш, не желая, чтобы раздался звук. Чужая воля заворочалась, прильнула к нему, как ленивая кошка, и, не найдя ничего для себя интересного, схлынула.

Это было так давно, что Кондору иногда казалось, что с того момента прошла целая жизнь, а он сам – уже совсем другой человек. И привычки тянуться рукой к чудесам, способным откусить тебе пальцы, у него больше не было. Почти.

То, что затеяли они с Даром и не только с ним, вполне могло оттяпать руку по локоть, но риск был оправдан.

Как обстояли дела с богами в другом мире, Кондор, увы, точно не знал. Ни первая, ни вторая гостьи, увы, не смогли рассказать ему хоть что-то, действительно стоящее внимания. Единственный вывод, который он сделал, заключался в том, что если тамошние боги и существовали, если они были способны на чудеса, то и их существование, и их чудеса давно превратились в фикцию, в сказки, в набор красивых историй, полных странной морали, перепутанных между собой.

В реальность здешних богов Кондор не просто верил – он о ней знал куда больше, чем иной истово верящий в Дюжину. Здешние боги оставили миру чуть больше, чем сколько-то слов и заповедей, больше похожих на своды правил, больше, чем память о себе. Можно ли было назвать это наследие чудесами, Кондор сомневался – он слишком многое знал о чудесах. Но, так или иначе, все, что оставила Дюжина, можно было использовать, если набраться наглости, смелости и знаний.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

У Дара было достаточно наглости и смелости, у Кондора была и наглость, и знания, и уверенность в этих знаниях, у них обоих – то, ради чего все это делать.