Эоловы арфы - Владимир Бушин

- И где же ты предлагаешь это осуществить? - оживился Д'Эстер.

- Лучшего места, чем "Доннерсберг", нам не найти! - Энгельс потер руки в предвкушении хорошего ужина. - А где Молль? Надо его тоже позвать.

- Увы, - отозвался Д'Эстер, - он уже уехал по тому заданию, на которое ты его так неудачно провожал.

- Но он хоть знает, что я сегодня буду на свободе?

- Да. Он заходил ко мне сегодня, и я ему твердо обещал, что все будет в порядке.

- Жаль, что его нет. Но мы уж обязательно выпьем за его удачу!

Через полчаса они пошли в ресторан "Доннерсберг". Предоставленный им кабинет был невелик, но уютен и располагался в самом тихом и уединенном месте ресторана.

Сделав обстоятельный заказ, Энгельс попросил Д'Эстера и Шмитта поделиться с ним последними новостями. Новостей за три дня его отсутствия оказалось немало. Во-первых, семидесятилетний польский генерал Феликс Ракийе заменен на посту главнокомандующего пфальцскими войсками генералом Францем Шнайде, тоже поляком.

- Сколько ему лет? - спросил Энгельс.

- Да, видно, под шестьдесят, - прищурил правый глаз Д'Эстер.

- Черт знает что! - вспылил Энгельс. - Войны и революции - это дело молодых. А тут какой-то конкурс стариков, соревнование мафусаилов! Они хотят перехитрить природу, но это еще никому не удавалось. Ну а генерал-то он хоть настоящий или из вчерашних капралов?

- Кажется, настоящий, - неуверенно сказал Шмитт.

- Но вообще-то, у этих поляков не поймешь, - опять прищурился Д'Эстер. - У них и ефрейтор держится как генерал.

- Ну и как держится Шнайде?

- С очень большим достоинством! - Д'Эстер поднял указательный палец выше головы. - Первым делом он обзавелся гусарской венгеркой с трехцветными галунами...

- Чтобы представить себя пфальцским Кошутом, - кивнул головой Энгельс. - Но он хотя бы то взял во внимание, что Кошуту всего сорок семь лет - вот в наше время возраст зрелого полководца!

- А еще он уже издал множество приказов по войскам, - продолжал Д'Эстер. - Большая часть их касается военной формы, знаков отличия для офицеров и тому подобных вещей.

- Кроме того, - вставил Шмитт, - он обратился с призывом добровольно вступать в армию к стрелкам и кавалеристам, уже отбывшим срок службы.

- Да, - подтвердил Д'Эстер, - но с такими призывами обращались уже много раз, и все безуспешно... Что в его приказах есть ценного и дельного, так это повторение кое-каких толковых приказов и предложений, которые уже исходили от серьезных офицеров раньше, но до сих пор не осуществлены.

- Может быть, для их осуществления не хватало как раз генеральского авторитета? Может быть, теперь стрелки и кавалеристы толпами повалят под знамя Шнайде?

- Посмотрим, - сдержанно проговорил Д'Эстер. - Но как бы то ни было, а я надеюсь, что недостатки Шнайде будут перекрываться достоинствами Мерославского.

- Мерославского? - переспросил Энгельс - Людвика?

- Его самого. Разве ты еще не знаешь, что он окончательно утвержден главнокомандующим над всеми войсками Пфальца и Бадена?

- Откуда же мне знать?! Это добрая весть. Ведь раньше были одни слухи.

- Вот уж он-то удовлетворяет вполне вашему возрастному цензу, сказал Шмитт.

- Да, ему никак не больше тридцати пяти, - согласился Энгельс. - Но дело же не только в этом. У него все же есть кое-какой опыт.

Между тем ужин что-то запаздывал. Потеряв наконец терпение, Энгельс встал из-за стола:

- Господа, пойду узнаю, в чем дело. Я умираю от голода.

Он вышел из кабинета и вернулся минут через десять довольный и сияющий:

- Все в порядке! Расстегните пуговки на животе, друзья!

Действительно, лакей с обильно уставленным яствами подносом не замедлил явиться. Когда, переставив все на стол, налив в бокалы вино, он удалился, Энгельс вдруг недоуменно пожал плечами:

- Может быть, я, конечно, ошибаюсь и моя интуиция меня обманывает, но мне все-таки кажется, что в соседнем кабинете находится не кто иной, как его превосходительство генерал Шнайде.

- С чего ты взял? - Д'Эстер уже поднимал бокал с вином и остановился.

- Я шел сейчас мимо, дверь была приоткрыта, я нечаянно взглянул, вижу - сидит наедине с дамой хорошенький толстячок, в гусарской венгерке, эдакий бонвиван, боящийся упустить свои последние возможности... Мне почему-то показалось, что это именно господин главнокомандующий. Уж очень все было похоже на то, что ты рассказывал...

- Не может быть! - Д'Эстер поставил бокал. - Неужели он находит возможным... Пойду взгляну! - Он вернулся очень скоро со смешанным выражением веселости и негодования на лице. - Представь себе, ты прав! И даже не обеспокоен, чтобы плотно прикрыть дверь!

- А, черт с ним! - махнул рукой Энгельс и засмеялся. - Выпьем же наконец! Не каждый день мне удается ужинать в обществе министров!

- И мы не каждый день ужинаем с человеком только что из тюрьмы, отвечал Д'Эстер.

- И уж, конечно, ни вы, ни я никогда не ужинали по соседству, буквально в нескольких метрах, с главнокомандующим великой армией, - опять подхватил Энгельс.

Он чувствовал себя в ударе. Его рассуждения были интересны, замечания - метки, шутки - веселы; и пил он и ел с истинным удовольствием. Д'Эстер и Шмитт откровенно любовались им.

Когда ужин подходил к концу, в дверь раздался нервный стук.

- Прошу! - крикнул Энгельс, готовый принять сейчас, кажется, хоть самого черта.

Вошел молодой человек. Это был адъютант Д'Эстера, которому он, еще уходя из тюрьмы, сказал, где будет. Молодой человек был взволнован, его голос прерывался:

- Меня срочно послали за вами... Несколько часов назад прусские войска перешли нашу границу... Они движутся на Хомбург... По неподтвержденным сведениям, город взят...

Все поднялись.

- Ах, канальи! - покачал головой Энгельс. - Какой ужин испортили!

Позвав лакея и быстро рассчитавшись, все вышли из кабинета. Когда проходили мимо кабинета Шнайде, Энгельс толчком распахнул дверь. Шнайде проворно отшатнулся от тарелки и уставился на Энгельса выпученными в бешенстве глазами.

- Ваше превосходительство! - торжественно возгласил Энгельс. Застегните пуговку. Война!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На другой день, 13 июня, Энгельс выехал поездом в Нёйштадт. Там он рассчитывал узнать, где находится теперь главная квартира отряда Виллиха. Энгельс хорошо знал общее положение дел и видел, что отряд Виллиха был едва ли не единственной по-настоящему боеспособной силой. И уж если принимать участие в этой войне, думал он сейчас еще более уверенно, чем раньше, то только в его рядах.

Отряд насчитывал всего несколько сот бойцов, но Виллиху удавалось вот уже много недель держать в осаде обе самые крупные крепости Пфальца Ландау и Гермерсгейм, - насчитывавшие вместе в своих гарнизонах более четырех тысяч баварских солдат. Оба гарнизона предпринимали неоднократные вылазки, но всякий раз бывали отбиты, несмотря на свои превосходящие силы. В значительной степени это удавалось благодаря тому, что Виллих умело расположил свой отряд на всем расстоянии между крепостями в пятнадцать восемнадцать километров и мог быстро сосредоточить силы против той или другой крепости при первых известиях о подозрительном движении за их стенами. Большую помощь оказывало отряду организованное Виллихом в близлежащих деревнях гражданское ополчение, которое несло сторожевую службу на дорогах, ведущих к крепостям, и в других важных пунктах.

Особенно успешной оказалась блокада крепости Ландау. "Люди Виллиха запрудили реку Квейх, на которой стоит крепость, таким образом, что одновременно и затопили все ее подвалы и резко сократили поступление хорошей питьевой воды. По ночам разведчики беспокоили гарнизон своими дерзкими рейдами, достигавшими порой даже крепостных рвов. Баварцы вынуждены были палить по двум-трем разведчикам из двадцатичетырехфунтовых орудий: такой огонь был сколь устрашающе-мощным, столь и отрадно-безвредным.

В этой обстановке гарнизон Ландау вскоре оказался деморализованным, ослабшим, а население крепости держало себя по отношению к нему весьма враждебно. Если бы у Виллиха было пять-шесть гаубиц или хотя бы полевых орудий, то в этих условиях крепость можно было взять за несколько дней, стоило лишь ночью поджечь артиллерийским огнем несколько домов в ней. В Кайзерслаутерне имелись две семифунтовые гаубицы, вполне годившиеся для этой цели, и Энгельс много раз убеждал генеральный штаб направить их Виллиху, но штабисты все чего-то думали, прикидывали, гадали, а гаубицы так и оставались без дела...

Поезд был набит битком. Ехали почти одни волонтеры. Энгельс внимательно вглядывался в их молодые, беспечные лица. Над самым ухом один из них вдруг радостно и громко запел:

Тридцать шесть престолов сбросить надо,

Чтобы проложить свободе путь...

Эту песню сейчас распевали по всему Пфальцу - на всех его дорогах, во всех трактирах. Она была словно гимном восстания. Ее слова сочинил кто-то на популярный мотив песни, родившейся в дни борьбы за освобождение Шлезвиг-Гольштейна от датского гнета.