Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

9 Проснулся утра шум приятный… — Похожий стих есть в «Полтаве» (1828), ч. II стих 318: Раздался утра шум игривый. Ср. эти эпитеты с теми, что используют английские поэты: «the busy hum of men» («гуденье занятой толпы») у Мильтона и «the Noise of busy Man» («Шум занятого Человека») у Джона Дайера.

Вообще русское «шум» подразумевает более длительное и однородное акустическое явление, чем английское noise. Шум также чуть более отдален и нечеток. Это скорее гомон, нежели грохот «Шум» и однокоренные «шумный», «шумящий», «шуметь» — изумительные звукоподражания, чего не скажешь об английских noisy и to noise. «Шум» в различных сочетаниях приобретает разнообразные нюансы смысла: шум города — шум лесов — шумящий лес — шумный ручей — шумящее море (удары, рокот, рев бьющихся о берег волн), «the surgy murmurs of the lonely sea» («ропот одиноко вздымающихся волн»), как пишет Китс в «Эндимионе» (стих 121). «Шум» также может означать ропот, оживление и т. д. Глагол «шуметь» нищенски переводится to be noisy, to clatter. (См. также коммент. к гл. 1, XXXVII, 2.)

12 Немец аккуратный… — «Акуратный» или «аккуратный» (слово того же происхождения, что и английское accurate — точный) — полонизм XVIII в., в переводе — punctual; имеет более широкий смысл, чем просто «точный», «пунктуальный». «Аккуратный» подразумевает, помимо этого, опрятность и методичность — качества, русским не свойственные. Пушкин весьма цинично предполагает в этом месте гогот галерки, насколько можно судить по письму Гнедичу (13 мая 1823 г., из Кишинева в Петербург), где он упоминает об одноактной комедии в стихах «Нерешительный» (впервые представленной 20 июля 1820 г.) третьеразрядного драматурга Николая Хмельницкого, переделавшего ее с французского оригинала (вероятно, «Нерешительный» Филиппа Нерико Детуша / Philippe Néricault Destouches, «L'Irrésolu»):

«Я очень знаю меру понятия, вкуса и просвещения этой публики… Помню, что Хмельницкий читал однажды мне своего „Нерешительного“; услыша стих „И должно честь отдать, что немцы аккуратны“, я сказал ему: вспомните мое слово, при этом стихе все захлопает и захохочет. — А что тут острого, смешного? Очень желал бы знать, сбылось ли мое предсказание».

13 В бумажном колпаке… — Не только некоторые переводчики, но и русские комментаторы поняли «бумажный» как «сделанный из бумаги»! На самом же деле сочетание «бумажный колпак» — это попытка Пушкина передать французское bonnet de coton, то есть хлопковый домашний колпак. Существующее в английских словарях calpac, или calpack, или kalpak, ассоциируется с Востоком. Этим словом я воспользовался для передачи русского «колпак» в гл. 5, XVII, 4.

14 васисдас — французское слово (признанное Академией в 1798 г.) vasistas, означающее окошечко либо подобие форточки с открывающейся створкой или решеткой, через него продавали хлеб; считается, что произошло от немецкого was ist dass? — «что это такое?» (объяснение столь же изобретательное, как и выведение английского haberdasher — галантерейщик — из habt ihr dass?[258]); во французском просторечии встречается в форме vagistas.

Пушкин колебался между написанием Wass-ist-das и вас-издас, в беловой рукописи остановившись на втором варианте («Рукописи» 1937).

Лупус в примечаниях к своему переводу ЕО (1899) отмечает (с. 80), что петербургские хлебники-немцы нижнюю часть окна заменяли медной створкой, которую, когда покупатель в нее постучит, открывали: она опускалась наружу, как миниатюрный подъемный мост, и служила прилавком.

В «Альбоме Пушкинской юбилейной выставки» под ред. Л. Майкова и Б. Модзалевского (М., 1899) на л. 19 я обнаружил картинку — акварель, нарисованную около 1815 г. однокашником Пушкина А. Илличевским и хранящуюся ныне в Пушкинском Доме, где изображена группа лицеистов, дурацким кривляньем донимающих немца-хлебника и его жену; те, в праведном гневе, нарисованы у своего окна в первом этаже, и на немце — полосатый домашний колпак.

9—12 В черновой рукописи (2369, л. 15):

Проснулся утра шум тревожный……………………………………………Уж хлебник немец осторожный,В домашнем колпаке…

XXXVI

Но, шумом бала утомленный,И утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженной4 Забав и роскоши дитя.Проснется за полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра,8 И завтра то же, что вчера.Но был ли счастлив мой Евгений,Свободный, в цвете лучших лет,Среди блистательных побед,12 Среди вседневных наслаждений?Вотще ли был он средь пировНеосторожен и здоров?

Здесь заканчивается описание онегинского дня зимой 1819 г., которое, с перерывами на отступления, занимает всего лишь тринадцать строф (XV–XVII, XX–XXV, XXVII–XXVIII, XXXV–XXXVI).

См. отмеченную Модзалевским в биографии Якова Толстого («Русская старина», XCIX, [1899], с. 586–614; С, [1899], с. 175–199) любопытную параллель между днем Онегина и четверостишиями Якова Толстого (абсолютно бездарными), написанными весьма архаичными четырехстопными ямбами с налетом журналистской лихости, предвещающей сатиру середины века, и озаглавленными «Послание к Петербургскому жителю» (в сборнике дрянных стихов «Мое праздное время» [май?], 1821), где есть такие строчки:

//Проснувшись поутру с обедней,К полудню кончишь туалет;Меж тем лежит уже в переднейЗазывный на вечер билет…………………………………………Спешишь, как будто приневолен,Шагами мерить булевар…………………………………………Но час обеденный уж близок…………………………………………Пора в театр туда к балету,Я знаю, хочешь ты поспетьИ вот чрез пять минут в спектаклеТы в ложах лорнируешь дам…………………………………………Домой заехавши, фигурке [отвратительный германизм]Своей ты придал лучший тон, —И вот уж прыгаешь в мазурке…………………………………………С восходом солнца кончишь день,………………………………………На завтра ж снова, моды жертва,…………………………………………снова начинаешь то же.{27}

Менее чем за три года до того, как была написана первая глава, этот самый Яков Толстой (1791–1867, офицер и стихоплет), которою Пушкин знал по полулитературным петербургским вечерам (встречам либеральной «Зеленой лампы», неизменно упоминающейся всяким литературоведом наряду с кружком «Арзамас», хотя ни первая, ни второй не сыграли абсолютно никакой роли в развитии пушкинского таланта, просто литературоведы обожают литературные «группы»), в рифмованном послании обращался к Пушкину с наивной мольбой «отвадить» его от «немецкого вкуса» и научить писать «столь же сладко», как пишет автор «Руслана». Такое впечатление, что в первой главе Пушкин намеренно преподал бедняге-рифмачу урок на примере его же собственной темы.

Ср. «Советы о реформе, особливо игорных клубов», преподанные неким членом Парламента (1784; процитировано Эндрю Штейнметцем в «Игорном столе» / Andrew Steinmetz, «The Gaming Table», [London, 1870], I, p. 116) и содержащие описание дня молодого лондонского модника:

 «Просыпается он лишь когда пора уже отправляться на верховую прогулку по Кенсингтонскому саду; возвращается переодеться; обедает поздно; затем отправляется на карточный вечер, точно так же, как и накануне… Вот каков нынешний модный образ жизни, от „Его Светлости“ до сержанта гвардии».

Статья В. Резанова о «влиянии Вольтера на Пушкина»[259] заставила меня обратиться к вольтеровской сатире «Светский человек» («Le Mondain», 1746), которая изображает «train de jour d'un honnête homme»[260] (стих 64) и содержит совершенно «онегинские» строчки (65–66, 89, 91, 99, 105–107):

Entrez chez lui, la foule de beaux arts,Enfants du goût, se montre à vos regards…Il court au bain……il vole au rendez-vous…Il va siffler quelque opéra nouveau…Le vin d'Aï, dont la mousse pressée,De la bouteille avec force élancéeComme un éclair fait voler son bouchon…[261]

(См. также коммент. к гл. 1, XXIII, 5–8.)

Пресловутый «Светский человек» находится в т. XIV (1785) Полного собрания сочинений Вольтера (1785–1789), с. 103–126, и состоит из «Avertissement des éditeurs»[262], самого творения (с. 111–115), написанного кошмарно ходульными, как всегда у Вольтера, стихами, кое-каких любопытных комментариев к нему (включая знаменитое объяснение бегства автора в Сан-Суси), двух посланий, «Défense du mondain au l'apologie du luxe»[263] и заключительной нескладицы «Sur l'usage de la vie»[264].