Воровские гонки - Игорь Христофоров

- По демпинговой цене. "Бабок" хватило на четыре билета до славного города Горняцка и квартплату за месяц вперед спившемуся местному аборигену.

- В этом хлеву?

- На гостиницу, милочка, у нас точно не хватит. Вопросы есть? Вопросы просьба подавать в президиум в письменной форме...

- Я все равно уеду. Продам платье и уеду...

- Иди - продавай. Здесь половина местных теток всю жизнь мечтала ходить в прозрачном шифоне от Альберта Ферретти. Но ты учти: в провинции свой масштаб цен. Больше трех килограммов картошки и литра самогона первача за эту тряпку не дадут. Здесь в большем почете фуфайки и брюки на ватине...

- Хамло!

- В ярости ты мне нравишься еще больше.

Она на мгновение замерла. Женщина не способна без последствий для себя пропустить мимо уха сладкое слово "нравишься".

- Все равно хамло!.. Дай мне денег! Мне надоел твой Гвидонов и его мифические миллионы!

- Почему же мифические? Ты письмо помнишь?

- Босс и так уже ищет нас по всей Москве...

- В письме банкир прямо указывает: деньги - в надежном месте. Зачем ему врать дядюшке?.. "Мой дядя самых честных правил..."

- Виза уже открыта, а мы до сих пор не в Америке...

- В горняцке - бардак. Они уже снесли те дома, где жила девочкой мать Гвидонова. Адресные книги утеряны. На кой ляд Сталин придумывал прописку! У нас даже по прописке не найдешь человека!

- Значит, мы возвращаемся в Москву?

В уголках ее глаз блестели слезинки. Жору Прокудина никогда до этого слезинки не трогали. А сейчас что-то оцарапало душу, и он даже посмотрел себе на грудь. На майке с гербом Приморска следов крови не было.

С хрупаньем и хряском провернулся ключ в замочной скважине. Не обитая дверь открылась со странным звуком. Наверное, так зевает голодный лев перед охотой. Выспаться выспался, а в желудке - ветер.

- Жанюсик, ты где? - под грохот двери спросил из прихожей Топор.

- Ты не можешь без этих звуков?!

- Чего?

- Не захлопывай дверь! Прямо по мозгам! У меня разваливается голова... Надвое... От всех вас...

На стол, сиротливо стоящий в углу комнаты в окружении сонма из четырех погнутых и засаленых раскладушек, Топор вывалил из сумки полиэтиленовые пакеты молока, две буханки серого хлеба, палку вареной колбасы диаметром с голову ребенка и семь банок кильки в томате.

- Идиот! - не сдержалась Жанетка. - Ты будешь кильки в томате запивать молоком?

- А что? - искренне удивился Топор. - Разве не вкусно?

Зубами он отгрыз угол синего, медузой переваливающегося на ладони пакета, и жадно отхлебнул.

- А вы уже здесь? - перепугал компанию поэт Бенедиктинов.

Никто даже не услышал, как он вошел. Будто сквозь замочную скважину просочился.

- Вот. Я принес, - бережно выложил он на стол банку крабов и пакетик с нарезкой германской солями. - Икры в этом городе, к сожалению, нет. Я не знаю, почему...

От вида банки с распластанным на этикетке алым крабом Жора Прокудин чуть не сказал: "На тебе, Жанетка, деньги на билет - и вали в свою Москву!" Но он пересилил себя.

- Без картошки не пойдет, - со знанием дела произнес он и сунул в холодную руку Бенедиктинова две мятые купюры. - Иди купи пять кило картохи, сковородку, бутылку подсолнечного масла и соли. Гулять - так гулять...

- Дай ему на водку, - попросил Топор, еле оторвавший рот от пакета.

- Молоко на губах не обсохло! - сказал правду Жора Прокудин.

Синие губищи Топора, лишь чуть-чуть опавшие после избиения, были с белым налетом.

- Дай хлебну, - забрал Жора у него пакет и с первого глотка чуть не поперхнулся. - Оно ж прокисшее!

- Разве?

От двери вернулся поэт Бенедиктинов и смущенно попросил:

- Извините, но, видите ли, здесь не хватит на все... Картофель, сковородка, бу...

- У тебя, что, своих денег нет? - не оборачиваясь к нему, спросил Прокудин.

- В какой-то мере, знаете ли, есть, но...

- Вот и добавь своих или ты где отдельно питаться будешь?

- Но у меня последние, а еще...

- Иди-иди. Родина тебя не забудет!

За спиной Жоры Прокудина не раздалось ни единого звука, но он и без этого почувствовал, что Бенедиктинов ушел. Всегда приятно повелевать людьми. Впрочем, таким, как бенедиктинов, не очень. Они слишком легко подчиняются.

- Где ж ты, Топор, такое молоко взял? Корова, которая его дала, умерла, наверное, еще при Хрущеве...

- Сказали, что свежее...

- Мел они, что ли, в него засыпали?

- Жора, мне нужны деньги, - напомнила о старом Жанетка. - Я не буду участвовать в ловле твоего банкира. Я выбываю из игры...

- Мел... Мел... Мел, - задумчиво повторил Жора Прокудин. - Мел и молоко... Возможность заработать пятьсот долларов в месяц каждому! На работу ходить не нужно! Приносишь банку и получаешь вдвое больше, чем оставил в залог!..

- О чем это он? - открыл рот Топор.

- Не видишь?.. С ума сошел, - тряхнула грязными, пахнущими поездным дымом волосами Жанетка. - Крейзи!

- Будут тебе деньги! - швырнул пакет на стол Жора Прокудин.

По хлебу, по банкам кильки и пакетику с нарезкой салями брызнула смесь сыворотки и кусочков свернувшегося молока. Особенно хорошо она смотрелась на неестественно красной колбасе.

- Без денег вообще жить тошно, - по-ораторски махнул рукой Жора Прокудин.

Получилось эффектно и к месту. Как на митинге перед стотысячной толпой Не хватало только девяносто девяти тысяч девятьсот девяносто восьми слушателей. Но два уже стояли перед ним. Топор с яростью голодающего вгрызался в горбушку хлеба, а Жанетка стояла с видом дочери, впервые узнавшей, что ее отец - это не отец, а отчим.

- Мне нужны деньги сегодня, - с вызовом произнесла она.

- Всем нужны сегодня... А будут - завтра. Но это я тебе точно обещаю! Я слишком хорошо знаю человеческую природу. Думаю, что черняковцы не слишком отличаются от остального земного народонаселения...

- А этот... Гвидонов, - вспомнил Топор. - Ты его не нашел?

- Найду! Обязательно найду! Только нужны две вещи: время и деньги, деньги и время...

- Время - деньги, - услужливо повторила за Топора память уже однажды слышанную им умную фразу.

- Это у капиталистов они - синонимы. А в России мы их разорвем!.. Время и деньги! Время и деньги!

Глава сорок третья

СКАЛА ИГРАЕТ В ФУТБОЛ... ПО-МЕЛКОМУ...

Дегтярь соврал Лялечке о сломавшихся "жигулях", У него вообще ложь получалась лучше правды. Правда требовала какого-то усилия над собой, требовала преодоления невидимого, но что-то уж очень прочного барьера. Ложь скользила будто шайба по льду. Легкий щелчок - и она уже на стороне собеседника.

Забравшись в свои "жигули" и выждав, пока отъедет Лялечка, Дегтярь тоже последовал за ней в офис. Затесавшись в толпу зевак, он отыскал среди случайных людей одного неслучайного, в этой же фирме работающего, и длинной цепью вроде бы бестолковых вопросов выудил у него главное: во время взрыва в офисе не было Марченко. Все остальные коммерческие директора Рыкова общим числом три присутствовали, а директора номер четыре, то есть Марченко, не было и в помине.

Его "ауди" шестой модели подъехал к толпе только когда она начала редеть. Вальяжно, по-барски Марченко выбрался из машины и даже не дрогнул лицом при виде обугленных останков рыковского "мерседеса", вокруг которого выписывали круги следователи и репортеры.

Проходя мимо дегтяревского знакомца, он скупо спросил:

- Шеф не погиб?

- Нет-нет!.. Ни одной царапины!

- А растрезвонили по "мобиле"! Сор-роки!

В его мощной размашистой походке, в посадке головы, в холодных глазах, насквозь пропитанных презрительностью, даже в распахнутом по-особому, как-то смело, пиджаке читалась недюжинная внутренняя сила. Дегтярь уважал таких мужиков. Он и сам себя к ним причислял. По-всему чувствовалось, что Марченко знал себе цену, знал, чего хочет от жизни и, скорее всего, именно это и получал.

Сквозь окна офиса, на которых были испуганно вздернуты жалюзи, Дегтярь разглядел, как он вошел в одну из комнат, небрежно пожал руку Барташевскому и отвернулся, как от пустого места. И тут же вокруг него, как волны вокруг скалы забегали клерки. Марченко подписывал какие-то бумаги, небрежно поджав нижнюю губу, отвечал на телефонные звонки и попеременно бросал взгляды то на обитую черным дермантином дверь, то на часы. То на дверь, то на часы.

Минут через двадцать из-за двери вышла Лялечка. У нее был вид разъяренной пантеры. Она не ответила на приветствие Марченко и молнией вылетела из кабинета. Наверное, где-нибудь в соседнем дворе стояла ее "вольво", но Дегтярю была безразлична и эта "вольво", и Лялечка.

Минут через пять после нее из-за двери появился еще более злой, но злой как-то странно, удовлетворенно, Рыков. Он на ходу причесал свой ежик большой красной расческой, и Дегтярь чуть не улыбнулся. Он впервые видел человека, пытающегося причесать ежик.

Клерков будто волной смыло. Барташевский встал, поневоле насупился, чтобы не отличаться от шефа, и теперь в кабинете высились три скалы: Рыков, Барташевский и Марченко. И как-то так сразу очертилось, что две первые из них стоят почти слившись, а третья - Марченко - в стороне. Вдвоем они пытались что-то доказать ему, но расстояние, судя по всему, не сокращалось.