Лютый остров - Юлия Остапенко

Солдаты переглянулись, Феррир глуповато заморгал, а Нияз закусил ус. Рустам продолжал:

– Наш господин потребовал выдать ему убийцу. Ястребы ответили, что не могут этого сделать. Однако, проявив своеволие, Альтаир преступил их внутренний закон и должен был быть казнен – либо, на усмотрение главы ордена, продан в рабство. Ибрагим-паша очень просил о том, чтобы приговор был смягчен...

– За что я буду признателен ему столь долго, сколь мои ноги будут ступать по земле, а мой член останется при мне, – серьезно сказал Альтаир и, трепетно сложив ладони, склонил голову.

Солдаты подавили смешки, а Нияз залился краской гнева.

– Да что себе, в конце концов, позволяет этот раб?! Рустам-бей, позволь мне взять кнут и проучить его!

– Не позволю, – холодно ответил Рустам. – Ты сам знаешь, какую сумму Ибрагим-паша выложил за него. Он жаждет получить этого раба невредимым, чтобы сполна насладиться местью за его дерзкое и самоуверенное нападение. Неужели ты вправду думал, что оно удастся? – не выдержав, добавил он. Все три месяца он жаждал задать ассасину этот вопрос.

Тот ответил, на удивление, совсем не дерзко:

– Должно быть. И ты прав, шимран-бей, я, вероятно, обезумел тогда. Ты и твои собратья хорошо охраняете Ибрагима-пашу – много лучше, чем я ожидал.

Его слова прозвучали уважительно – и слегка неохотно, будто ему было трудно хвалить врага, и в то же время удержаться от этой похвалы он не мог. Рустам вспомнил, как Альтаир плавным, чуть заметным движением снес голову с плеч человека, лишь немногим менее искусного, чем он сам, – и невольно подумал, сколь дорого стоит похвала из этих уст.

Он вновь ощутил уже знакомое чувство – досаду на то, что затеял разговор с участием ассасина, и уже собирался отдать приказ вернуться к работе, когда Нияз все испортил, сказав:

– Так значит, ты признаешь, что помешался, когда решил напасть на нашего господина? И что же свело тебя с ума? Или я должен спросить – кто?

«Надо приказать ему замолчать», – подумал Рустам, но ничего не сказал, лишь глядел, как каменеет лицо Альтаира и как вздуваются желваки на его скулах. Грубоватый и недалекий Нияз, как ни странно, на сей раз угадал. Впрочем, на свете не так уж много расхожих причин, от которых люди теряют разум.

Рустам избавил Альтаира от необходимости отвечать.

– Год назад, когда наш господин затеял великий поход на север, среди покоренных селений оказалась родная деревня Альтаира. Его родители были убиты, а сестру Ибрагим-паша взял в свой гарем.

– Вот как? – лицо Нияза отобразило изумление. – Что ж, ассасин, твои родители были, должно быть, уже стары, а за судьбу сестры ты должен бы в ноги кланяться нашему паше, а не метить в него клинком. Наложница самого владыки, подумать только! Да могла ли она мечтать о таком?

– А ты, Нияз иб-Даммар, – сказал Альтаир, и от его голоса волоски на руках Рустама встали дыбом, – мог ли мечтать о том, чтобы твоя сестра стала рабыней похотливого старика, а сам ты лишился языка, глаз и сердца, ибо все это я вырежу у тебя, когда придет срок?

– Нияз! – предупреждающе крикнул Рустам – и, вовремя поняв, что его голоса шимридан уже не услышит, рванул из ножен ятаган. Лезвие отчаянно взвизгнуло, скрестившись с клинком Нияза и остановив полет в локте от лица Альтаира. Тот не шелохнулся – лишь ветер слегка шевелил волосы над его лбом.

– Падаль, – прохрипел Нияз. – Да я тебя...

– Довольно, – стеклянным тоном сказал Рустам. – Убери ятаган в ножны, шимридан, пока я не приказал тебя высечь. Если ты сделаешь это прежде, чем я договорю, я забуду о том, что ты пытался убить раба нашего господина.

Нияз опомнился вовремя – и впрямь, Рустам еще не умолк, а он уже, ворча, оправлял ножны с задремавшим в них клинком. Рустам бросил быстрый взгляд на Альтаира – и, ничего не прочтя на его неподвижном лице, вернулся к своим людям.

– Ну, что встали, солдаты? За дело! Тела негодяев должны быть сожжены до заката. И я не собираюсь вставать на ночлег рядом с этой мусорной кучей.

– Сестра, – буркнул Нияз, отходя в сторону, но достаточно громко, чтоб услышал и Рустам, и Альтаир. – Подумаешь, сестра! Чего так яриться-то из-за сестры? Если только не... Эй, ты, раб! Там, откуда ты родом, не в обычае ли кровосмешение?

Рустам отвернулся. Ему было стыдно за своего помощника, хотя тот не сделал ничего, чтобы действительно вызвать его гнев. Подумаешь – поднял на смех раба, велико ли дело...

– Постарайся не заводить с ним споров, – сквозь зубы сказал он, проходя мимо Альтаира. – И вот еще что: держись подальше от паланкина.

– Как будет угодно шимран-бею, – поклонился ассасин – уже привычная оскорбительная серьезность вернулась к нему, он снова владел собой. Рустам остановился и посмотрел на него, краем уха слыша, как возятся и бранятся солдаты. Потом сказал:

– Когда встанем на ночлег, я поговорю с тобой.

– Как будет угодно шимран-бею, – повторил Альтаир, и глаза его сверкнули – чуть уловимым, почти насмешливым блеском.

Ночь после битвы – теплее, короче и тише любой иной. Звезды ярче в такую ночь, и месяц – как улыбка богини Аваррат, а шепот редкого кустарника на ветру оплакивает павших. Ночь после битвы – лучшая из ночей.

Утомленные сражением, воины Рустама уснули быстро и крепко. Наложница вела себя тише полевой мышки – даже дыхание ее не доносилось из-за холщового полога. Мулы и лошади мирно спали между шатров. Рустам обошел лагерь трижды, проверяя часовых и удостоверяясь, все ли спокойно. Затем вернулся к костру, у которого, кутаясь в бурнус, спал – или делал вид, будто спит, – раб Ибрагима-паши. Они еще больше углубились на север, и ночь была по-настоящему холодна. Рабу, даже столь ценному, было не место в шатре среди свободных, однако после событий вчерашнего вечера Рустам отдал ему бурнус и коня одного из павших воинов. И то и другое он сполна заслужил.

Присев на корточки у костра, Рустам задумчиво уставился на огонь.

– Пять лет назад, – проговорил он, ловя взглядом переменчивую пляску пламени, – будучи еще только простым солдатом, я сопровождал визиря Шардун-бея в его путешествии к Даланайскому берегу. Шардун-бей славился своей любознательностью в делах магии больше любого из великих мужей Аркадашана. В Даланае он встречался со знаменитыми чародеями. Говорят, их магия – от богов. У них два признанных божества, мужское и женское, и, соединяя два эти начала, кмелты черпают из них великую силу. Говорят, сейчас это волшебство иссякает... но тогда я видел его воочию, и увиденное поразило меня. Я видел ожившую серебряную статую, которая плясала на площади. Видел цветы, чья красота затмевала красоту прекраснейшей из дев и чей запах дарит мужчине наслаждение, которое невозможно изведать наедине с женщиной. Видел я также глиняного человека: он в одиночку вращал ворот, который не сдвинули бы и девять волов, запряженных кряду... этот человек, я помню, назывался гол ем. Я запомнил, потому что потом не раз вспоминал его... вспоминал, когда мне случалось видеть людей в наруче повиновения.